щас, типа, приедем, сам все спросишь и все узнаешь…
Мы подкатили к клинике, где я припарковался рядом со смутно знакомым «шевроле-ланосом» и, следом за Курачом, вошел в вестибюль. Анюта за стойкой встретила нас неуверенной улыбкой, говоря, что «наверх вроде нельзя сейчас…»
– Много ты понимаешь, – басом сказал Иван. – Как это нельзя?
В этот момент мне позвонили. С незнакомого номера. Я почему-то решил, что это звонят бандюганы с очередным предложением, от которого я не смогу отказаться, и сбросил вызов. Курач тут хлопнул меня по плечу (я аж покачнулся) и, бросив мне «пошли», направился к лестнице, ведущей на второй этаж, в стационар. Естественно, я последовал за ним. Мы пошли по знакомому коридору, и я подошел было к не менее знакомой двери в палату…
– Не сюда, – сказал Курочкин. – Ее перевели в другую палату, она уже не на постельном режиме…
И двинулся в самый конец коридора, где была еще одна дверь, в торце. В прошлый мой визит я полагал, что это не палата, а что-то вроде хозблока. Курач взялся за ручку двери, приглашая меня пройти, начал толкать дверь от себя… Я успел только заметить, что внутри странно темно, но удивиться уже не сумел.
От сильного удара в спину я буквально влетел внутрь помещения, споткнулся и упал на что-то плотное и мягкое. Затем услышал негромкий ухающий звук захлопывающейся тяжелой двери. После этого под потолком вспыхнул неяркий свет, и я понял, что попался. А когда обнаружил пропажу мобильного телефона, то окончательно убедился в своем незавидном положении.
Подобное помещение я уже когда-то видел воочию, когда мной занимался известный психиатр д-р Ландберг, представитель старой доброй советской карательной медицины. Как-то раз меня за многие знания и многие печали упекли в дурку, к счастью, ненадолго, но этот эпизод моей жизни я запомнил навсегда. И это было, как вы понимаете, не самое позитивное воспоминание.
Я вскочил на ноги и принялся озираться, как попавший в клетку волк. Комнатка была размером примерно как вырытый под дачей подвал – три на три метра. Только потолок повыше – тоже метра три высотой, даже с половиной, наверное. Пол и стены были обиты плотной тканью, под которой скрывался мягкий ватин или поролон. В жесткий потолок, до которого дотянуться казалось делом нереальным, был вмонтирован плоский матовый плафон, сквозь который струился тусклый электрический свет. На двери, тоже обитой мягким, изнутри не находилось ничего похожего на ручку или замок.
Разумеется, нужно было сразу же подойти к двери и попробовать ее на податливость. Можно было еще попрыгать, но я не стал этого делать, резонно полагая, что за мной наблюдают с помощью скрытой телекамеры. Орать и требовать адвоката тоже было по меньшей мере глупо. Поэтому, ощупав стены, я просто сел возле одной из них на мягкий пол и задумался, за каким, собственно, лешим, меня решили сюда запихнуть, а главное – кто? Курач, конечно, не сам принял такое решение. Он – просто орудие чьей-то воли. Уж не Эльвиры ли? А что – лежит не в самой дешевой клинике города, деньги, значит, водятся, может, быть и рулит здесь потихоньку со своего одра? Через доктора Дамира Дзадоева или еще кого-нибудь… К тому же Курач – руки Эльвиры, это и так понятно… Но зачем Эльвире меня сюда засаживать? Если хотела поговорить, достаточно было просто принять меня у себя в палате… Значит, у нее были другие намерения? И, может быть, никакой Геннадий вовсе не объявлялся и не звонил ей?
– Эй! – завопил я, подойдя к двери. – Мать вашу, откройте! Я не буду убегать! Хотели поговорить, так поговорим, что ж теперь делать?!
Звук моего голоса приглушался и скрадывался мягкой обивкой палаты для буйных. Черт возьми! Ничто не меняется в этом проклятом мире! Что в советские времена неугодных прятали в психушки, что в угар перестройки, что при развитом капитализме, не к ночи будь помянут… По разным мотивам, естественно, но мне-то от этого не легче!
Я еще поорал немного, требуя выпустить меня в туалет, и не стесняясь при этом в выражениях. Никто не пришел, видимо, не посчитали мои проблемы и угрозы серьезными. Да, но если действительно захочется, что тогда делать?
Часы у меня не исчезли, в отличие от телефона (наверняка Курач выдернул возле ресепшена, пока мне кто-то звонил, может быть, Аня и набирала номер, кстати, почему бы нет?). Времени было уже около полудня. Наверняка Кэсси уже сто раз как проснулась, надо бы созвониться и узнать, какие планы насчет вывоза вещей с дачи и закрытия «миссии», а заодно уточнить, что там планируется насчет выезда и поисков Ратаева? Кэсси… Где же ты, любимая моя женщина?.. Как бы до тебя дозвониться? Даже не столько для того, чтобы обуждать дела Общества (хотя как же без этого?!), сколько просто для того, чтобы услышать твой голос, такой милый, такой нежный и такой сексуальный… Я действительно слишком много времени уже провел без моей Кэсси. Не испытывая ни малейшего сомнения в том, что сегодня непременно увижусь с ней, я как-то и не беспокоился особо, а вот сейчас началось что-то вроде ломки. А ну как эти сволочи вздумают меня тут держать (страшно подумать!) еще несколько дней?!
Пришлось опять поорать. Теперь я уже не стеснялся прыгать, пытаясь достать до потолка, с тем, чтобы разбить матовый плафон светильника. Я колотил кулаками по стенам и пинал обивку двери. Я тщетно прислушивался и принюхивался к щели между дверью и косяком и не менее тщетно пытался отодрать обивку. Телекамеру я тоже никак не мог обнаружить, и это, знаете ли, особенно сильно выбешивало. Так как я знал, что она непременно где-то имеется и нуждается в том, чтобы быть расколоченной моими руками.
В какой-то момент я обнаружил, что мечусь по палате словно зверь в клетке зоопарка, обходя ее по внутреннему периметру. Глянул на часы – надо же! Уже минут сорок двигаюсь в таком безостановочном ритме. По странной ассоциации я подумал о Кэсси, и о том, что она наверняка сейчас звонит и пытается понять, где я, собственно, и почему недоступен…
Кэсси… Славная милая моя женщина… Меня вдруг словно железный штырь пронзила мысль о том, что она вдруг уедет куда-то на поиски этого проклятого Ратаева, не дождавшись меня, и я больше ее не увижу… Я просто не помнил, чтобы меня когда-либо раньше посещала столь ужасная мысль… И опять заорал, требуя немедленно меня выпустить. Я орал, наверное, с час, пока не