И он бросился к ногам усталых женщин, благоговейно обнимая их колени, чувствуя себя недостойным даже след их поцеловать.
— О, мои любимые! Мои дорогие!
XXI. Письмо
О чём уж было переговорено, чтó пережито заново в эту ночь истомлёнными долгой разлукой, лучше умолчим. Есть вещи святые, для посторонних неприкосновенные.
Лоранд признался во всём — и за всё получил прощение.
И радовался этому прощению, точно ребёнок, на которого перестали сердиться.
У него и правда было такое чувство, будто он заново родился и волен продолжать жизнь, прерванную десять лет назад. А всё за это время случившееся — словно кошмарный сон, о котором напоминает лишь отпущенная им густая борода.
Утром они с Деже встали поздно. Давно не удавалось поспать так сладко.
Вместо смертного — сон живительный.
— Погоди, старина, радоваться, — сказал брату Лоранд, — я для вас ещё одну капитальную новость готовлю, сюрприз один.
Угрозу свою произнёс он, однако, таким весёлым голосом, что Деже совсем не испугался.
— А ну, выкладывай!
— Я, — сказал Лоранд, заранее наслаждаясь эффектом, который произведёт его новость, — домой с вами не поеду.
— Как? А что же ты собираешься делать? — сделал Деже большие глаза, как Лоранд и ожидал.
— Сбежать от вас хочу, — сообщил Лоранд, жмурясь и крутя головой от удовольствия.
— А! Рискованное предприятие. Но куда же, позволь спросить?
— Ха-ха! Не только спросить позволю, но и с собой тебя изволю прихватить. Чтобы и дальше за мной присматривал, как до этого.
— Что ж, разумно. И куда мы отправимся, можно узнать?
— Назад в Ланкадомб.
— В Ланкадомб? Что ты там потерял?
— Ум свой последний. Ну-ну, не смотри на меня с таким видом, будто хочешь спросить: «А был он у тебя?» Ты-то вот, кажется, столковался с этой девочкой, своей заменщицей? Она, по-моему, и маменьке, и бабушке очень приглянулась. Кроме тебя, кажется, никому бы её не отдали. Но я-то ведь не дал ещё своего благословения. Моего согласия ты, старина, ещё не получил.
— Поддерживает надежда, что и твоё сердце умягчится.
— Но не так скоро. Послушай, что я тебе скажу.
— Слушаю.
— В своём завещании я отказался в твою пользу от всех благ земных. Оно у тебя со всеми печатями. И вот теперь хочу забрать эти блага обратно. Зная тебя, думаю, что ты рад будешь несказанно. Во всяком случае обеднеешь ровно наполовину, потому что другая половина нужна мне.
— Это я и сам бы сделал, не дожидаясь напоминания; но что общего между твоим завещанием и моей заветной тайной?
— Ты, однако, тугодум! Неужто непонятно? Так слушай: вот мой ультиматум. Я не хочу, чтобы ты женился — раньше меня.
Деже кинулся брату на шею. Он всё понял.
— Значит, твоё сердце кем-то занято?
— Ну, конечно, — с улыбкой подтвердил Лоранд. — Но только я наперёд ничего не мог загадывать из-за этого оболтуса (а здорово ты к стенке его припёр!). Все мои виды на будущее не шли дальше сегодняшнего дня, ты знаешь. Зато уж больше медлить не хочу. Полчаса на то, чтобы уведомить домашних, полчаса, чтобы бричку заложить. Они нас здесь подождут, а мы слетаем со стариком Топанди в Ланкадомб, уладим всё и завтра же назад. Помчимся, как два дурака за счастьем — скорей за хвост его ухватить. Туда погонять буду я, обратно — ты. Бедные лошадки! Туго им придётся.
Деже не решился сам пойти к матери с этим известием, которое могло оказаться для неё совсем не радостным, и попросил Фанни её подготовить.
Сказали, что Лоранду на день придётся отлучиться в Ланкадомб — уладить кое-какие формальности, и пустились в путь.
Топанди был посвящён в тайну — и счёл своей обязанностью тоже поехать, буде понадобится посажёный отец.
Всё теперь рисовалось Лоранду в радужном свете. Мир вокруг будто переменился, хотя на деле перемена произошла в нём самом.
Поистине, он словно родился заново: стал совсем другим человеком. И как прежде за нарочитой весёлостью скрывался вызов, бросаемый смерти, так теперь полнившее сердце счастье облеклось в мечтательную задумчивость.
Всю дорогу хранил он почти полное молчание, но тем красноречивей выдавало его чувства лицо. И по немногим словам восхищения при виде майских лугов Деже легко мог догадаться, что и в сердце Лоранда цвела весна.
Как прекрасно опять пробудиться к жизни, быть весёлым и счастливым, снова надеяться, ждать лучшего будущего, любить небезответно, ходить с горделивым сознанием, что ты для кого-то — всё!
В полдень братья прибыли в Ланкадомб.
Навстречу, всплеснув руками, выбежала Ципра.
— Как! Уже вернулись! А обеда на вас нет.
Лоранд спрыгнул с брички первым, дружелюбно протягивая девушке руку.
— Вернулись, сестричка Ципра. На нас нет — пообедаем тем, что себе сготовила.
— Себе… — покраснев, вполголоса повторила девушка. — Вы знаете, что я с прислугой обедаю, когда никого нет дома, а вы вон ещё и с гостем. Кто этот господин?
— Мой младший брат Деже, очень славный малый. Поцелуй его, сестричка!
Ципру не нужно было уговаривать, и Деже получил поцелуй.
— Ну, а теперь проводи его в комнату, мы остаёмся. А мне вели дать умыться. Весь пропылился за дорогу, а нам сегодня поприличней надо выглядеть.
— Правда?
И Ципра повела Деже в комнату, всё успев про него выспросить по дороге: где живёт, почему не навещал Лоранда прежде, женат ли и будет ли приезжать ещё.
Деже уже знал Ципру по братниным письмам и охотно на всё ответил. С первого взгляда расположившись к ней, он и сердечные свой тайны ей поверил, чем та была страшно польщена и довольна.
Лоранд же, не дожидаясь Топанди, на сей раз ехавшего позади, побежал к себе.
Письмо! То письмо! Единственная мысль, преследовавшая его всю дорогу.
И он первым делом поспешил достать его из запертого ящика.
На этот раз он долго не раздумывал, вскрывать или не вскрывать, цо печать не поддалась, и от нетерпения он даже разорвал конверт.
И вот что прочёл:
«Сударь!
Минута, в которую довелось мне узнать ваше имя, неодолимую стену воздвигла меж нами. После всего, обременившего ваше прошлое, союз наш невозможен. Вы, покинувший мою мать на пагубном пути, на который сами её увлекли, ни счастье мне дать не можете, ни верности от меня требовать. Сотканного моим воображением Балинта Татраи я буду оплакивать, как дорогого моему сердцу покойника, которого отняла развеявшая мечты жестокая жизнь, но Лоранда Аронфи знать не знаю. Мой долг — сообщить это вам, и если вы, как я полагаю, человек чести, то и своей обязанностью почтёте, буде встретимся, не поминать больше о Балинте Татраи и всём, с ним связанном.