замерла.И я на ветреном проспектеНе нужной никому была.Наталья Пирогова, СПб.
Ребячье горе
Солдату письмо вдруг из дома пришло.Письмо это было как чудо,три года враги занимали село,но вот их прогнали оттуда.Солдат осторожно конверт надорвал,сквозь слезы каракули всплыли,каракули медленно слились в слова:«Папаня, а Жучку убили…»И дальше о том, что сгорела изба,что холод в землянке был страшен,о том, что погибли бы все – не избавьот гибели армия наша.О том, что бойцы раздобыли им дрови хлебом своим наделили…На этом кончалась бумага, но вновь:«Папаня, а Жучку убили…»Сергей Давыдов
Сторожевой пес
Сторожевого пса убилиДва проходимца спохмела.Поплакали да схоронилиего с женой мы у села.А что еще? На этом можнои замолчать, пожалуй, мне,когда б не лай его тревожный,не вой протяжный в тишине.Я уши зажимал руками,я укрывался с головой,но снилось мне: могильный каменьпротяжно воет под луной.Потом со временем, конечно,тот вой накрыло гулом дней.Живу не то чтобы полегче,но все-таки повеселей.Но вот когда порой случитсянам мимо проходить с женой —могильный камень шевелитсяи поднимает тихий вой.Иван Переверзин
На смерть собаки
Чумою скрученный без сил, скуля прощально, виновато, наш пес убить себя просил глазами раненого брата. Молил он, сжавшийся в комок, о смерти словно о защите: «Я помогал вам жить, как мог. Вы умереть мне помогите». Подстилку в корчах распоров, он навсегда прощался с нами. Под стон подопытных коров, в ветеринарном, грязном храме. Во фразах не ветиеват, сосредоточен и рассеян, наполнил шприц витеринар его убийственным спасеньем. Уткнулась Галя мне в плечо. Невыносимо милосердье, когда единственное, что мы можем сделать – помощь смертью. В переселенье наших душ не обмануть природу ложью. Кто трусом был, тот будет уж. Кто подлецом, тот будет вошью. Но на руках тебя держа, я по тебе недаром плачу, ведь только добрая душа переселяется в собачью. И даже в небе тут и там ушами прядая во мраке, где вряд ли ангелы нас ждут, нас ждут умершие собаки. Ты будешь ждать меня, мой брат, по всем законам постоянства. У райских врат, у входа в ад, как на похмелье после пьянства. Когда душою отлечу я к небесам, счастливый втайне, мне дайте в руки не свечу, кость для моей собаки дайте (Евгений Евтушенко).
Стихи о собаках
Дворовых собак по-особому холятза то, что они, на луну подвывая,от будки до дома все ходят и ходятпод гулкою проволокой. Как трамваи…Я их не тревожу. Я с ними не знаюсь.За это они меня вправе облаивать…Но жарко читать мне спокойную надпись:«Собак без ошейников будут вылавливать».За что их? За внешность? За клочья репейника?За пыльную шерсть? За неясность породы?За то, что щенками доплыли до берега?Доплыли и стали ошибкой природы?Собаки-изгои. Собаки-отшельники.Надрывный поминок. Ребенка добрее.Они бы надели любые ошейники, надели бы!Если б ошейники грели.За что их? У них же – душа нараспашку.Они ж в Человечество верят отчаянно!..И детское: «Мама, купи мне собачку…» —В собачьих глазах застывает печалинкой…И вот, – разуверившись в добрых волшебниках,последнюю кость закопав под кустами, —собаки, которые без ошейников, уходят в леса.Собираются в стаи…Ты знаешь, у них уже волчьи заботы!Ты слышишь: грохочут ружейные полымя!Сегодня мне снова приснятся заборы.И лязги цепные за теми заборами.Роберт Рождественский † 1994
Хитрость
Лесничий Захаров охотится на волков,приманивая их привязанной на цепь волчицей.Ему всегда везет.В небеса, в полночную стынь,Горячо, протяжно и скорбно,Выдыхая из пасти синь,Напрягает волчица горло.Ах, февральская снежная звень!Ах, протяжный зовущий ветер!Где-то замер матерый зверьИ на зов волчицы ответил.Вот тогда в сосняке наконецЛязгнет сталь, послышится шорох.Черный ствол и синий свинец,Черный ствол, сиреневый порох.Зверь бежит по сугробам вмах,Снег хватая горячей пастью.Подменен его древний страхЕще более древней страстью.Обмерла после выстрела степь,Лишь луна серебром сочится.До отказа вытянув цепь,Лижет кровь на снегу волчица.Ослепи меня, ночь, ослепи!Дай забыть эту жуткую повесть,Где над кровью волчьей любвиТоржествует людская подлость.Вера Бурдина, Кингисепп
Волки
Мы – волки, и нас по сравненью с собаками мало. Под грохот двустволки год от году нас убывало. Мы как на расстреле на землю ложились без стона. Но мы уцелели, хотя и живем без закона. Мы – волки, нас мало, нас, можно сказать, – единицы. Мы те же собаки, но мы не хотели смириться. Нам блюдо похлебки, нам проголодь в поле морозном, звериные тропки, сугробы в молчании звездном. Вас в избы пускают в январские лютые стужи, а нас окружают флажки роковые все туже. Вы смотрите в щелки, мы рыщем в лесу на свободе. Вы в сущности – волки, но вы изменили породе. Вы серыми были, вы смелыми были вначале. Но вас прикормили, и вы в сторожей измельчали, И льстить и служить вы за хлебную корочку рады, но цепь и ошейник – достойная ваша награда. Дрожите в подклети, когда на охоту мы выйдем. Всех больше на свете мы, волки, собак ненавидим (Владимир Солоухин).
Охотники знают, что волк, попавший в капкан, часто перегрызает лапу, но уходит на свободу.
Ты была мне просто мамою
По моей вине в разное время две женщины, которых, как мне тогда казалось, я любил, делали аборты, Я был против, но в первом случае я безбожно пил, учился в ЛГУ, мало зарабатывал и через год ушел в армию. Бывшая жена, пока я служил далеко, родила от кого-то девочку, пыталась записать ребенка на меня, разменяла квартиру моих родителей и вернулась в рщный Львов в отдельное, честно заработанное ею жилье. Ну да что теперь вспоминать… А вот как она делала искусственные роды у нас дома, я не забыл, Два дня безпрерывных мучений тянулись невыносимо, я пил водку стаканами; она держалась за стойки кровати и без перерыва стонала, Потом на дне окровавленного таза я увидел скрюченное тельце отторгнутого младенца, полностью сформировавшегося; это был крохотный мертвый мальчик, убитый родным отцом сынок,
Второй раз другая женщина, которую я мечтал назвать своей женой, несмотря на мои просьбы, сделала от меня аборт в больнице, вернулась к заграничному мужу и родила ему здоровую девочку (сначала у них не получалось), Потом и у меня появилась дочка Настя, но о наших отношениях я вам уже писал. За мои грехи Господь оставил меня без детей, но главная расплата еще впереди,
На днях прочитал в интернете выступление врача-акушера, сделавшего за свою карьеру 62 000 абортов, Это же целый уездный городок! Не помню, говорил ли он о раскаянии, но даже если «врач» и сожалеет о содеянном, какими подвигами сможет он загладить вину перед немыслимым числом убитых его руками людей, ума не приложу. В этой же передаче показали разверстый после кесарева сечения живот женщины, в глубине которого лежал младенец. Может быть, он был еще жив, Нам надо не сексуальным воспитанием заниматься в школе, а привести