— Это для тебя принципиально?
— Какое циничное заявление… Впрочем, мне и на него плевать. Куда мы едем?
— Я везу тебя домой.
— Отлично.
Всю дальнейшую дорогу оба промолчали. Когда автомобиль остановился около ее дома, Эшли, глядя на сияющие в вечерней черноте многочисленные квадратики окон, заговорила, еле сдерживаясь:
— Спасибо, что довез, а теперь катись на все четыре стороны. Хоть к Тересе, хоть к черту в пекло. Я самостоятельная единица, я устала быть вечным бесплатным довеском к другой женщине. Так было при Викторе, при тебе то же самое… Ненавижу этих королев шумных сборищ, которые каждые две минуты заливаются ненатуральным смехом! Они так демонстративно общительны, у них столько престижных приятелей, и уик-энд они проводят не у телевизора, а на пленэре — не то, что я, домашняя квочка… Но я уступаю этим дамочкам только в яркости оперения. Со мной тоже можно не скучать и даже быть счастливым. А-а, не важно. Мне все это надоело хуже смерти. И не пытайся действовать через моего ребенка. Оставь его в покое. Меня тоже.
Она вылезла из машины, с силой хлопнула дверцей и направилась к подъезду. За ней никто не последовал — ее проводил только молчаливый свет фар.
* * *
Беспросветная тишина накрыла, словно периной, последующие две недели. Пару раз Кевин все же позвонил Марку: Эшли догадалась об этом по той таинственности, которую напустил на себя ее сынок. Потом и звонки «кудрявому умнику» прекратились — именно тогда Эшли решила, что в ее отношениях с Кевином поставлена жирная точка. Она не пыталась больше столкнуться с ним на автостоянке, не караулила у лифтов, она постаралась принять факт завершения определенного жизненного этапа, как данность. Правда, задним числом следовало признать: тогда, у Керри, ее чувства не испустили дух, — скорее грохнулись в обморок, а теперь приходят в себя. Эшли было невыносимо тошно от своего нелепого постоянства, от мужской подлости и от наступившего февраля: самого бесполезного и тоскливого зимнего месяца — времени, когда все праздники остались далеко позади, до весны еще далеко, а зима уже осточертела.
Вечерами она развлекалась тем, что сидела перед зеркалом и упивалась зрелищем собственных слез, вначале неторопливо набухающих, а потом повисающих на кончиках ресниц. Жалобно моргая, она шепотом дискутировала сама с собой на тему, стоило ли ей настолько категорично прощаться с Кевином; или вступала с ним в заочную остроумную полемику, подавая реплики сразу за обоих собеседников и заранее безумно жалея, что назавтра ее стройные аргументы и контраргументы забудутся и она не сможет их реанимировать, если встреча с Кевином все же произойдет в реальности.
Заметно загрустивший Марк почти с ней не разговаривал, молчаливо обвиняя в своем вынужденном одиночестве. А ведь раньше он в любой ситуации, занимал, сторону матери! Эшли казалось, что ее предали все. А от сына это был просто удар ножом в спину! Во всяком случае, его поведение также не способствовало улучшению настроения, и она оплакивала все разом: угрюмость отдалившегося Марка, коварство сгинувшего Кевина, собственные разбитые надежды и окуклившиеся, но все еще живые чувства, бессильно трепещущие, словно рыбы на песке.
Субботним вечером, укладываясь в постель, она вспомнила: послезавтра — День всех влюбленных. Если Кевин не объявится и в понедельник, историю можно считать бесповоротно оконченной. Впрочем, ждать целых полтора дня не довелось, да и спать пришлось недолго. В половине шестого утра ее вырвали из сладкого забытья равномерные негромкие звонки снизу. Застонав, она села на кровати, откинула назад спутанные волосы, потерла виски, потом с трудом поднялась и потащилась к двери, проклиная незваного гостя, заявившегося к ней, еще до восхода солнца.
— Эшли, — негромко произнес знакомый голос, — открой, пожалуйста, я поднимусь.
Эшли уже хотела спросить, в чем дело, но сочла более благоразумным дать Кевину войти, а уж потом задавать всякие вопросы. К тому же ее чересчур резко перевели из горизонтального положения в вертикальное — радостное изумление было изрядно размыто сонливостью.
— Привет, — чуть слышно прошептал Кевин, появляясь в дверях, — извини, ради бога, за внезапное вторжение. Я не разбудил Марка?
— Нет, кажется… Ты разбудил меня. Что случилось?
Кевин вздохнул и на пару секунд устало прикрыл глаза.
— Можно мне пройти в комнату?
— Проходи, только тише, не топай.
В спальне Эшли уселась в кресло, Кевин прислонился к шкафу.
— Постою лучше… Я столько сидел, сил уже нет… Поздравь меня, что ли, у меня племянник родился.
— Поздравляю. А почему ты решил сообщить мне об этом в пять утра?
— Сам не знаю… Мы часов двенадцать с Эриком провели в больнице. Бессонная ночь, нервное перенапряжение… Я сейчас возбужден сверх меры, соображаю плохо.
— Это для меня не новость. Ну, как все прошло?
Вымученно улыбнувшись, Кевин покрутил головой.
— Настрадалась бедняжка… Такой огромный мальчишка… Но родила сама, справилась. Началось еще вчера, к вечеру. Мы с Эриком полетели к ней, а он все повторял: «Я такой невезучий, хоть бы мой сын родился до полуночи — завтра же тринадцатое…» Но не получилось. Сначала он сидел с Керри, а схватки продолжались невыносимо долго, она, так маялась, девочка моя… Только после часа ночи, дело наконец двинулось. Тогда Керри — она же дамочка жесткая — заявила, что дальнейшее присутствие Эрика излишне. Он вывалился из палаты в мои объятия, и пришлось мне возиться с ним, как няньке с младенцем. Мы таскались, чуть не в обнимку по этой больнице, будто нежная голубая парочка. Сначала он попытался свалиться с лестницы, потом сесть на столик со стерильными шприцами… Как только он умудрился заделать ребенка? С такими-то талантами… Повел его пить кофе, а у него руки трясутся, да еще этот гипс… Просто чудо какое-то. Хорошо хоть, не пришлось поить его с ложки. Но сестра его любит. Да… В общем, родила она без десяти четыре. Слава богу, малыш здоровенький, закричал сразу… Мы ему пальцы пересчитали — вроде по пять штук и на ручках, и на ножках. И все остальное на месте. А глаза синие-синие. Эрик хотел остаться с Керри, но она сказала, чтоб он отправлялся восвояси. Ну, я посадил его в машину и повез домой. Парень совсем расклеился… Но главное, Керри в порядке. Она мне позвонила, когда я ехал сюда, голос нормальный, твердый, так что все хорошо… Ох, Эшли, я устал безумно, у меня в голове мутится.
— Присядь же, наконец, не маячь. Все страхи уже позади… Но почему все-таки ты поехал ко мне?
— А куда же? Не мог я находиться один в таком состоянии. Я должен был сразу выговориться. А кому мне изливать душу, как не тебе? Черт его знает, оладушек, я ведь уже доводил до твоего сведения, что почти никогда не привязывался. А теперь вот привязался. И к тебе, и к Марку… Время пришло, наверное.