В середине месяца, в один из промозглых мерзких дней, Эшли вновь забрела после работы в «Амадеус», чтобы выпить чашку кофе с ликером и ломтиком лимона. Она сидела у окна, подперев щеку рукой, и с отвращением следила за слабыми попытками мелкого ледяного дождя превратиться в снег. Когда рядом с баром затормозил красный «ниссан», Эшли, в радостном воодушевлении, уже собиралась вскочить и помахать выходящему из машины Кевину, но в этот момент с другой стороны автомобиля из пелены дождя выплыла маленькая стройная брюнетка в клетчатом пальто и фривольно сдвинутом набок берете.
Эшли засуетилась. Она не хотела сталкиваться с ними лоб в лоб, не хотела никаких публичных сцен и, что самое забавное, не хотела вынуждать Кевина выкручиваться и врать. Зная всю правду и так, она предпочитала придерживаться страусиной политики и о многом попросту умалчивать, нежели отравлять отношения с любовником, пакостным и бесполезным враньем. Выход был один: Эшли бросила свой кофе и торопливо нырнула в туалет. Оставалось только надеяться, что Кевин и его теннисистка не станут чересчур долго засиживаться в баре — Эшли вовсе не улыбалось коротать вечер в компании равнодушно-сверкающих раковин.
Минут через десять (показавшихся Эшли вечностью) снаружи послышались шаги, дверь туалета растворилась, и внутрь просочилась субтильная дамочка, в которой несложно было опознать ненавистную Тересу. Эшли, с трудом умудрившаяся не ахнуть, при ее появлении, немедленно уткнулась в зеркало и принялась усердно разглядывать свои глаза, то и дело озабоченно проводя пальцем по векам. Тереса бросила на нее косой взор, вытащила из сумочки кроваво-красную помаду и тщательно подрисовала губы. Затем помада вновь исчезла в недрах сумочки, на свет явилось маленькое зеркальце. Отойдя от большого зеркала на несколько шагов, Тереса повернулась к нему спиной и при помощи блестящего кружочка стала изучать сзади собственную прическу: она водила ладонью по затылку вверх-вниз, взъерошивала волосы, приглаживала их к шее. Эшли недобро молчала, украдкой наблюдая за ней и моргая от слепящих отблесков ее многочисленных колец. Наконец Тереса коротко вздохнула, швырнула зеркальце в сумочку и посмотрела на Эшли:
— Как же неудачно меня постригли… Затылок какой-то… выщипанный. И шею открыли больше, чем нужно… Вам так не кажется?
Эшли покачала головой:
— По-моему, вполне пристойно.
Несколько секунд они внимательно глядели друг на друга со всей возможной благожелательностью. Затем пурпурные губы Тересы слегка изогнулись в улыбке.
— Я всегда завидовала таким женщинам, как вы, — с длинными густыми волосами. А у меня никогда не было времени и терпения за ними ухаживать. И мне не идут сложные прически. Поэтому я просто стригусь — чем короче, тем лучше.
Она фыркнула. Эшли вежливо улыбнулась в ответ, но промолчала. Тереса отвернулась, вновь взъерошила свои вороньи перья, щелкнула замочком сумочки и, стуча каблучками по кафельному полу, вышла из туалета. Выждав, еще минут пять, Эшли последовала за ней. Она покинула свое убежище, как раз вовремя: Кевин уже выводил стриженую Тересу, из дверей, открывая над ней зонт. Как мило и любезно! Эшли следила за ними, тяжело дыша, привычно вонзив ногти в ладони. Пока они шли к машине, Тереса, оживленно что-то говорившая Кевину, пару раз игриво толкнула его бедром. Эшли невольно прикрыла глаза: подсмотренная сценка была настолько доходчивой и рельефной — прятаться от реальности за какими-то бредовыми теориями она больше не могла. Тереса завидует ее волосам! Черт возьми, очень трогательно. А она, Эшли, завидует ее стройности, спортивности, яркости, пикантности. Невыносимо представлять, как Кевин услаждает эту помесь стрекозы с божьей коровкой! А еще более невыносимо, сознавать собственную безропотность и яростное нежелание вышвырнуть Кевина из своей жизни. Она не может этого сделать. И она не может бесконечно терпеть подобное положение вещей. Каков же вывод? Продолжать молчать, смиряться и маяться.
В ближайшую субботу Эшли пришлось вновь вспомнить тезис, многократно себя оправдывавший: неприятности любят наслаиваться друг на друга. Кевин обещал приехать, но в последний момент позвонил и сообщил: его планы изменились, он должен навестить сестру. Эшли не понравились его чрезмерно задушевные интонации, и она после тяжелой внутренней борьбы отважилась на небольшой эксперимент. Кевин имел глупость дать ей телефон своей дорогой сестрицы — на всякий случай. Набравшись храбрости, Эшли решила позвонить этой исследовательнице старинных преданий, прикинуться идиоткой, перепутавшей номера всех телефонов Кевина, и подозвать его. Она так и поступила.
Трубку снял какой-то мужчина — вероятно, муж Керри. Когда Эшли вежливо поинтересовалась, может ли она поговорить с Кевином, повисла пауза. Затем ее попросили минуту подождать, и Эшли услышала негромкий вопрос:
— Керри, разве Кевин должен был сегодня приехать?
— Нет, — категорично заявил низкий женский голос, — а кто его ищет?
Ответа Эшли не разобрала — видимо, муж Керри перешел на шепот. Зато его благоверная не сочла нужным понижать голос, и с нескрываемым злорадством, выпевая каждое слово, заявила:
— Наверное, он у Тересы.
— Ш-ш-ш!
Со стороны мужа Керри (явно вспомнившего про мужскую солидарность) было очень благородно попытаться заткнуть рот своей дорогой женушке, но он опоздал: Эшли успела получить исчерпывающую информацию. С грехом пополам, закончив беседу, она положила трубку и принялась до исступления методично рвать в клочья круглую бумажную салфетку. Всевышний или лукавый столь иезуитски испытывает ее терпение? И ради чего? Покончив с салфеткой, Эшли, ощущавшая себя пульсирующим сгустком бешенства, прошла в гостиную, где и обнаружила Марка, самозабвенно красящего фломастерами пластикового воина-киборга и уже успевшего измазать стол, собственные пальцы и новую белую футболку.
Эшли завелась мгновенно. Она заорала на Марка так, что тот подпрыгнул, обозвала его отвратительным гадким грязнулей, и поросенком, которого нужно отстирывать в стиральной машине, а в довершение всего — в порыве еще не угасшего стремления к разрушению — схватила недокрашенного киборга и отломала у него мускулистую ногу, обутую в облегающий суперменский сапог.
У Марка перекосился рот, он покраснел, затрясся, потом горько расплакался, прижал к груди изуродованную игрушку и, поливая ее слезами, унесся в свою комнату. Эшли стало нестерпимо стыдно, а еще больше — жалко своего ни в чем не повинного ребенка. Нашла на ком срывать зло! Она бросилась за ним, но Марк разъяренно захлопнул дверь перед ее носом и щелкнул задвижкой. Эшли постояла перед закрытой дверью, пару раз ударила в нее ладонями, а потом, не сдержавшись, разрыдалась так же громко и отчаянно. Вскоре из-за приоткрывшейся двери показалось смятенное лицо Марка. Эшли с истерическим воплем заключила сына в объятия и, целуя его мокрые щеки, объяснила, что он не гадкий поросенок, а любимый мамин зайчик, который непременно получит новенького киборга с целыми ручками и ножками. Марк был явно напуган: он прижимался к матери и безостановочно повторял: