— А как живет? — весело удивилась Верка. — Лучше всех живет! Чего ей сделается, бабке Марье-то? Все бегает, все звенит да своих гоняет. К ней в этот раз много своих понаехало, полный дом, так она и командует вовсю, раз есть кем командовать. В саду работы — не приведи господь, сад-то у нее какой… И строить опять что-то затеяли, это все внуки ее, неймется им. Вот она и звенит на них с утра до ночи. Она такая, бабка Марья-то. Собака у нее ощенилась, тоже забот еще… Собака-то не простая, с ней хуже, чем с человеком, возня одна. Кроме бабки Марьи не подпускает никого, нервы у ней…
Верка засмеялась, и Тамара засмеялась, живо вспомнив, как звенит бабка Марья и как мерцают и переливаются голубые складки Сузи.
— Я к ним схожу, — решила она. — Вера, Михаил Яковлевич, вы тут поговорите пока, о чем надо, а я к бабушке Марье сбегаю.
— Да зачем бегать-то? — отозвался Михаил Яковлевич. — Я отвезу. Мы уж тут все обговорили, да, Вера? Как платили — так и будем платить, к работе претензий нет. Мастеров я потом пришлю, тут всегда одна бригада работает, люди проверенные, надежные. Если что-то переделать захотите, изменить, новое что-нибудь сделать — вы им сами скажете, а смету Юлия Павловна составит, я проверю, это порядок такой…
— Да нет, — сказала Тамара. — Я ничего переделывать не хочу. Мне и так все нравится. Всегда нравилось…
Вот с этого момента она поняла, что этот дом ей нужен. Нравится он ей, и всегда нравился, и бабка Марья рядом живет, и Сузи ощенилась… И бабка Марья, встретив ее, как родную, убедительно звенела своим детским голоском с командирской интонацией:
— Ты всех своих сюда привози, тут благодать, тут земля! Такой домина — он для семьи, для детей, разве ж это дело — пустому стоять? Я тебе картошки дам, посадишь хоть пару соток… Оно, конечно, поздновато уже, да хоть молоденькой картошки летом поешь…
И Сузи, несмотря на нервы, позволила Тамаре подойти, погладить по бархатным складкам, и даже потрогать четырех невыносимо смешных щенков, хоть и смотрела при этом с хмурой бдительностью и даже свою железную лапу на руку Тамаре положила. На всякий случай. Дружба дружбой, но вот это — мое.
— Я к тебе своих детей привезу, — шепотом сказала Тамара. — Можешь трогать их сколько хочешь. Даже языком лизать.
Сузи лапу с ее руки убрала, но выражение на своей складчатой морде состроила такое, что ясно было: зачем ей чьи-то чужие дети? Тут вон своих бы прокормить… Темно-синие комочки мятого бархата возились у материнского живота, отталкивали друг друга, с сопением раздвигали носами голубые складки и со свистом принимались сосать. Тамаре страстно хотелось, чтобы это увидели «все свои». Это с ней постоянно бывало: если ей что-то нравилось — книга, фильм, копченая рыбка или вот Сузи, например, — ей просто позарез надо было, чтобы и другие это прочитали, посмотрели, попробовали, познакомились… От этого удовольствия, казалось, становилось еще больше.
Через неделю она привезла на дачу всех своих: в одной машине — все семейство Анны и Николай, в другой, которую вел ее водитель Сережа, — Наташка с подружкой Оксанкой и сама Тамара с подружкой Ленкой. Тамаре было неудобно, что она попросила водителя поработать в выходные, всю дорогу она то извинялась, то приглашала на дачу всю Сережину семью хоть на все лето, то упрекала Наташку за то, что та до сих пор не получила права, хоть и гундела о спортивной машине.
— А сама? — весело огрызалась Наташка. — Сама давно бы научилась! А то все время то на казенных машинах ездишь, то на тете Лене!
— На мне поездишь, — бормотала Ленка, зевая и сонно щурясь в окно. — Вот сегодня не выспалась — и все, не сяду за руль, хоть ты меня стреляй.
— Это правильно, — солидно говорил Сережа. — Это очень серьезно. С недосыпу за руль нельзя.
Оксанка незаметно гладила замшевую обивку сиденья и завистливо косилась на Ленку — у той, как всегда, на каждом пальце было по кольцу, да еще и в ушах сверкали бриллианты. Бриллианты были липовые, но Оксанка, конечно, об этом не догадывалась. В их семье самой большой драгоценностью было обручальное колечко матери и старый серебряный портсигар, который остался от отца, умершего два года назад «от сердца» на сорок шестом году жизни. Не поступив на юридический, Оксанка пошла торговать на рынке растворимым кофе и зеленым горошком. Надеялась заработать на платное отделение, если опять не пройдет по конкурсу. Давно следовало бы что-то сделать для нее, подумала Тамара со стыдом. Сто лет она эту Оксанку знает, а до сих пор в голову не пришло. Зажралась ты, мать. Забыла, как в Оксанкины годы штопала единственную пару капроновых чулок и оглядывалась на женщин, которые носили чернобурку. В то время такое пережить еще можно было, а в наше время девочкам, носящим секонд-хенд, опасно украдкой гладить замшевые обивки чужих машин. Да и Наташка тоже хороша: спортивную машину она хочет, а лучшей подружке — хорошо, если сумку какую-нибудь подарит или сапоги.
Настроение у Тамары улучшилось только тогда, когда они наконец доехали, когда все наохались и наахались, разглядывая дом снаружи, а потом разбрелись по всему дому и охали и ахали из всех углов. Николай с Сережей тут же занялись мангалом, Ленка активно обживалась на кухне, Анин Олег сразу врос в компьютер в кабинете на втором этаже, Анна с Женькой отправились гулять на солнышке, Наташка зарылась в книжные шкафы, а Оксанка, краснея и сияя глазами, попросила у Тамары разрешения покопаться в саду.
— Я ничего не испорчу, — горячо говорила она, от восторга подпрыгивая на месте и размахивая руками. — Я знаю, что надо делать! Когда бабушка была жива, мы в деревне каждое лето жили! У нее тоже в деревне садик был, только маленький, но там все было, и яблони, и малина, и цветы… Здесь такой розарий — с ума сойти! Только несколько кустов подсохли, примерзли, наверное, зимой плохо укрыты были… Вы их чем укрывали? Или вы срезаете их на зиму? И малинник уже старый, разросся, как не знаю что, плети мертвые под ногами путаются. Я почищу, а? Я умею, честное слово!
— Конечно, душа моя, — задумчиво сказала Тамара. — Делай что хочешь. Я-то ничего такого не умею.
Оксанка недоверчиво засмеялась и живо ускакала укрывать, срезать и чистить — или что она там умела, — и оторвать ее от этого занятия за два дня с трудом удавалось только для того, чтобы заставить поесть, и поздно вечером — загнать в постель. К бабке Марье она согласилась идти только потому, что Тамара рассказала ей, какой удивительный сад у этой бабки Марьи. Бабкин сад потряс Оксанку до глубины души, она ходила по нему как сомнамбула, зачарованно слушала гордые рассказы бабки Марьи о сыне-профессоре, гладила стволы, целовалась с картофельной ботвой, и даже на Сузи с ее умильным потомством внимания почти не обратила.