Мне даже говорить стыдно о том, что отец сделал. — Что? — Переспрашивает Миша следом.
— Он дал мне пощечину, когда я захотела его разозлить и сказала, что не знаю, чей это ребенок. А потом испугалась, что он может что-то сделать и со мной.
Миша ничего не отвечает, только шумно выдыхает и прижимает к себе.
— Он точно тебе родной отец? И что, китаец не заступился?
Я усмехаюсь и тоже вздыхаю.
— Нет? Лер, он что ничего не сделал? — Миша и так все понимает
— Что он сделает, если такой же?
— Он что, бил тебя?
— Он не избивал меня и не насиловал, но руку поднял. После этого я собрала вещи и вернулась в Россию.
— Уроды, — Миша обнимает меня за шею и целует в висок, — а потом еще я вел себя, как обиженный индюк.
— Дааа, ты был хорошо в этом, — усмехаюсь в ответ. — Но при этом плохого мне все равно ничего не делал, я бы сказала, наоборот. Взял на работу и не дал с голоду умереть.
— То есть?
— Ну отец же забрал все. Ключи от машины, от квартиры, кредитки заблокировал. У меня было немного налички. Ну и ты меня выручил с работой и авансом.
— Надо было рассказать. Я бы помог.
— Стыдно было тебя дергать.
— Стыдно? Знаешь, когда ты опаздывала, отпрашивалась и просила одновременно аванс, проработав всего день, что-то я не заметил стыда.
Чувствую, как улыбается, вспоминая это.
— Думаешь помог бы? Ты когда-то сам говорил, что никому не помогаешь.
— Когда-то говорил, а потом кое-кто заставил меня помогать ему. И, знаешь, затянуло. Денег же тогда одолжил тебе. Чувствовал, что они тебе нужны.
— То есть как одолжил, это же был аванс?
— Зарплата и аванс в определенные дни, бухгалтер не может дать в другой. Поэтому я просто дал тебе тогда денег.
— То есть это был не аванс?
— Аванс был потом. Тебе нужны были деньги и я помог.
— Миш, — я прикрываю глаза, сдерживая слезы.
— Так, только плакать не надо. Или ты боишься, что я потребую их вернуть? — усмехается, стирая слезу.
— Вычти из зарплаты, — шмыгаю носом, не понимая, как вообще мне так повезло с ним и как я сама же оттолкнула его.
С ним хорошо лежать и касаться его. Уже спокойно и надёжно. Не страшно и можно расслабиться.
— Разберемся, ладно, давай спи, тебе отдыхать надо. Потом договорим. Может хочешь что-нибудь?
— Хочу, чтобы тут полежал со мной, мне так спокойно.
— Ладно. Тут все равно лучше, чем на стуле. Только не храпи.
— Я не храплю.
— То, что тебе никто об этом не говорил, не значит, что ты этого не делаешь. — Смеется, поправляя одеяло.
Кручусь и никак не могу понять, почему не поцеловал? Не захотел? А его вот эти все нежности к чему тогда? Миша, Миша…. Ну и что теперь делать?
— Миш, а ты что так дома и не был с самолёта? — шепчу в темноте.
— Не был, не был. Спи давай.
Миша
Страшно спать на одной кровати с хрупкой, беременной девушкой. Даже дышать в ее сторону волнительно. Неловкое движение, касание или дуновение и она может погаснуть. Что-то поменялось. Раньше просто хотелось ее безумно. Целовать и ласкать, потому что знал, как это с ней. Сейчас было хорошо даже просто лежать рядом. Знать, что нуждается во мне и дразнить тем, что не делаю первый шаг.
Даже злиться на нее уже не мог за то, что сделала тогда. Жалко было только утраченного времени, что могли быть вместе. А как бы тогда сложились наши судьбы… Я бы не трогал ее отца, он бы не лез к дочери, все были бы счастливы. А потом что, и знакомство с родителями? Быть милым и приветливым, а за глаза ненавидеть. Теперь мы с ней были на одной стороне. И я мог бы списать свое причастие к его разорению на то, что защищал ее.
В любом случае, сейчас ничего рассказывать я не собирался. Ей все равно волноваться нельзя. А мне надо понять, что он хочет от нее.
Смотрю на сонную. Расслабленные черты лица делают ее такой ранимой, хотя знаю, какая сильная. Одна, беременная против отца. Не прося ни у кого помощи. И даже, если бы не было меня, уверен, что она бы справилась. На то, что ей дорого, она не жалеет времени и сил.
Вижу как ей неудобно спать, но она боится пошевелится и только меняет положение рук. Опускает сонно тыльную сторону ладони на кровать, а я успеваю подставить свою ладонь и поймать ее.
Пропускаю свои пальцы через ее, переплетая как тонкие веточки. Ее пальчики сжимаются автоматически, оказываясь кулачком в моей ладони.
Милее и роднее момента сложно вспомнить. Может будут и ещё, но мне хочется каждое утро так.
Лера мягко и аккуратно потягивается плечами, поворачивая голову ко мне и открывает глаза.
— Ты чего улыбаешься? — кивает мне, прикрывая свободной рукой рот, чтобы зевнуть.
— Нравится просыпаться с тобой, — отвечаю, но пальцы не разжимаю и не отпускаю ее.
— Ммм, понятно, — кивает, и медленно переворачивается на бок ко мне лицом. Я придерживаю, чтобы она не напрягала живот. — А больше ничего не нравится?
Поднимает бровь и следом уголок губ. С ума схожу от этих намеков. Как поджимает губы и скользит ими одна по другой, смачивая. Я бы эти губы увлажнил…
— Мне надо уже идти, хочу съездить домой и душ принять перед работой, — перевожу разговор на другую тему и чуть сильнее сжимаю ее ладонь на прощание.
Озвучиваю все, что собираюсь сделать. Знаю же, что ей нельзя нервничать, а не могу не делать этого. Еле сдерживаюсь, чтобы сохранять такой спокойный и невозмутимый вид.
Я отвожу взгляд, давая ей немножко свободы и шумно выдыхаю, как знак того, что надо заканчивать. Заметить не успеваю, как девушка наконец сокращает