Читать интересную книгу Нищета. Часть вторая - Луиза Мишель

Керван молча слушал, готовясь исполнить указания Анны так же безоговорочно, как она — указания исполнительного комитета.

— Вам нужно найти госпожу Руссеран, — продолжала Анна. — Это — вдова негодяя, погубившего ту семью, о которой я вам говорила. Отвезите девушек к ней. Постарайтесь защитить и Клару Марсель; я знаю ее преданность нашему делу. Чтобы облегчить ваши хлопоты, я дам вам адрес человека, чей образ мыслей пока далек от нашего, но все же, как и вдова Руссеран, это друг, достойный уважения.

И она дала Кервану письмо на имя г-на Марселена.

«Простите меня! Желая избавить вас от горя, я невольно дала повод думать, что играю вами. Вскоре события покажут, что на уме у меня была не любовь, а нечто другое. Вы добры и великодушны: помогите же моему другу Кервану найти тех, кого он ищет: г-жу Руссеран с дочерью, Филиппа и семью Бродаров.

Ваш друг Анна».

Анна стала думать, кто бы еще мог быть полезен Кервану в его поисках. Но ее друзья считались политически неблагонадежными, а она хотела направить его только к лицам, не вызывающим подозрений у французской полиции.

Затем, взяв тяжелый кошелек, Анна сказала:

— Здесь — золото, которое друзья дали мне на всякий случай. Без денег вы ничего не добьетесь. Вам придется помогать и Кларе, и Бродарам, и Филиппу с братьями. Мне эти деньги не понадобятся, ведь я буду там. Прежде всего отвезите Элен с сестрой в Дубовый дол; пусть они живут вместе с Кларой, пока вы не отыщете госпожу Руссеран. Вот вам письмо к ней.

Это письмо было очень кратким:

«Сударыня!

После меня остаются три сироты, нуждающиеся в помощи, так же как и семья, о которой вам расскажет мой друг Керван. Будьте моей наследницей!

Ваш друг Анна».

Боясь обидеть Анну, Керван не осмелился отказаться от кошелька, спрятал его на груди, подле ветки омелы и, с трудом сдерживая слезы, простился с девушкой.

Та спокойно отдавала распоряжения. Сердце ее уже изведало всю мыслимую боль. Она уезжала с легкой душой, готовая умереть.

Увы, в России Анну и Петровского встретили не единомышленники, а жандармы, чтобы заковать в кандалы и отправить в Петербург. Печать исполнительного комитета оказалась подделанной русскими сообщниками князя Матиаса, предательски заманившими революционеров в ловушку.

Приезд Анны и Петровского в Россию явился сигналом к другим арестам. Через несколько месяцев их обоих отправили по этапу в Сибирь с прочими несчастными, осужденными по разным статьям закона, но по существу — за одно и то же: они были противниками того общественного строя, который насаждает повсюду нищету и преступления, превращая землю в ад для человечества.

По широкому столбовому тракту арестантов под конвоем ведут в Сибирь. Каждому из них выдают в дорогу две рубашки, две пары штанов, халат, холщовый вещевой мешок, пару сапог, портянки (суконные или полотняные, в зависимости от времени года); женщины получают такой же халат, полушубок, чулки и грубые башмаки.

Больных и матерей с маленькими детьми везут в повозках. Остальные идут пешком, окруженные верховыми казаками с длинными пиками и двадцатью пятью солдатами конвойной команды. Длина переходов — от двадцати до тридцати верст; после каждый двух дней пути предоставляется однодневный отдых. На питание дается пять копеек в сутки; продукты под присмотром старосты идут в общий котел. В Тобольске местное тюремное ведомство направляет осужденных дальше, в соответствии с приговором — на поселение или же на каторгу.

Как обращаются с этими несчастными в пути? Вы видели, как пленники версальцев брели между всадниками, получившими приказ добивать тех, кто отстает? Правда, солдаты, конвоирующие русских арестантов, не расстреливают их, а только избивают; но результат — тот же.

Анна шла с другими девушками. Она подружилась с двумя из них; одну сослали на поселение за кражу пары башмаков (несчастной невмоготу было ходить зимой босиком); другая убила солдата, пытавшегося ее изнасиловать, и была, подобно Анне, осуждена на каторгу. Гордая и сильная, девушка эта шла, ни на что не жалуясь (опять-таки как Анна); первая же тихо стонала, словно ягненок на бойне. Бедная Катерина! Она пострадала из-за того, что не могла вынести холода, а теперь ей пришлось брести по скованной морозом земле…

Со дня приезда Анны и Петровского в Россию минуло несколько месяцев. Это время понадобилось, чтобы «расследовать заговор», другими словами, чтобы с помощью нескольких подкупленных провокаторов создать его видимость. Пока тянулись дни предварительного заключения и суда, пока партию готовили к отправке — наступил октябрь. Когда партия наконец тронулась в путь, уже выпал снег. В северной части Азии царила зима, которая пришла сразу, без постепенного перехода от тепла к холоду.

Дорога была нескончаемой, мороз пробирал до костей; ночи стали длиннее, чем дни. Катерина уже не стонала, чувствуя, что конец ее близок. Анна и Елизавета (так звали другую девушку) помогали ей идти. Петровский поддерживал старика, осужденного за участие в том же «заговоре». Бедняга был серьезно болен, но его упорно считали здоровым и не разрешали ему ехать в повозке.

Потянулась унылая равнина; по ней крутились снежные вихри, подгоняемые ледяным северным ветром, хлеставшим лица ссыльных. Показались волки; сперва в одиночку, потом по нескольку вместе и, наконец, огромными стаями. Отдыхать каждый третий день уже не приходилось, так как укрыться было негде. Дорога исчезла под снегом; лишь верстовые столбы указывали направление. На горизонте сзади маячили белые вершины Урала; впереди простиралась бесконечная, такая же белая пустыня, среди которой мелькали черные пятнышки, иногда собиравшиеся в кучки; это были волки. По ночам черные пятнышки приближались; слышался топот бесчисленных лап, доносилось жаркое дыхание; волчий вой нарушал тишину, и лошади отзывались испуганным ржаньем. Черное небо, белая земля…

Старик уже не просился в повозку; Петровский нес его, чувствуя, как тяжелеет ноша по мере того, как сам он слабеет. Анна и Елизавета с трудом вели Катерину; ее ноги совсем одеревенели. Все трое еле двигались вперед и в конце концов отстали от партии.

— Крепитесь! — просила Анна. Катерина плакала. Волки подбирались все ближе, чуя добычу.

— Мне уже не больно, — шептала Катерина. — Я вижу родной дом, отца, сестер… Но ведь все они умерли?

Она бредила… Осмелевшие звери приближались.

Вдруг Катерина упала, и в ту же минуту голодные хищники набросились на свою жертву. Напрасно Анна пыталась отстоять девушку. Два-три казака, более сердобольные, чем остальные конвоиры, разогнали волков пистолетными выстрелами, но было уже поздно. Катерина лежала вся в крови; звери отгрызли ей окоченевшие кисти и ступни. Несчастную положили на повозку. Анне и Елизавете позволили сесть рядом, чтобы ухаживать за нею. Но все их старания были бесполезны. За повозкой потянулся кровавый след; обнюхивая его, волки выли, требуя пищи.

— Мне не больно, — повторяла Катерина. — Вот мой покойный отец, сестренки… Они — из царства мертвых, и я уйду к ним. Настал и мой черед… Вот белый саван для меня… Какой огромный! В него можно завернуть всю землю… А вот такой же огромный кусок черного сукна… — Вдруг она испустила пронзительный крик: — Анна! Где мои руки? Мне страшно! У меня нет рук! — У нее не было и ног, но она не чувствовала этого: ступни ее были отморожены еще раньше. — У меня нет рук! Как я буду теперь жить? — рыдала Катерина.

Этот приступ отчаяния окончательно истощил ее силы, и она умолкла. Анна смочила водкой губы умирающей и с помощью Елизаветы перевязала чистым бельем ее раны; из них все еще сочилась кровь. К утру Катерина забылась; больше она не просыпалась… Чтобы похоронить ее, в снегу вырыли могилу. Но волки, без сомнения, докопались до тела и закончили свое пиршество.

Старик, которого нес Петровский, был совсем плох, но еще дышал. Несколько смущенный ужасной гибелью Катерины, начальник команды разрешил положить больного на повозку. Туда же посадили и Петровского: освободившись от ноши, помогавшей ему удерживать равновесие и машинально идти, он не мог более сделать и шага.

Лежа рядом со стариком, Петровский пытался его согреть, но замерзал сам. Мелкий колючий снег продолжал сечь лица ссыльных. Даже казаки страдали от холода: усы у них покрылись ледяными сосульками, щеки побагровели. Беда была общей, терпеть приходилось всем. Ведь у тюремщиков и у их жертв участь одна и та же. Собаки, вцепившиеся в уши кабану, рано или поздно погибают от его клыков…

— Сильно мерзнешь? — спросил один из казаков, наклонившись с седла к Петровскому.

— Не лучше ли было бы для всех нас, если бы никого не приходилось отправлять по этапу в Сибирь? — ответил тот вопросом на вопрос.