Они показывают, что народный коммунизм, который находил такой сильный отклик среди просоветски настроенных рабочих и в особенности среди городской бедноты, стал мерилом, по которому сверяли существующий социализм – сталинизм.
В итоге народный коммунизм оказал значительное влияние на историографию потребления в Советском Союзе. Критика народных коммунистов, во-первых, указывала на постепенное обнищание представителей рабочего класса в период с 1928 по 1933 год и последующее незначительное улучшение условий жизни или его отсутствие в более позднее время; во-вторых, в связи с этой нисходящей тенденцией, показывала увеличивающийся разрыв в уровне жизни между городскими и сельскими рабочими и элитой, богатеющей и укрепляющейся на своих позициях. Подобные аргументы должны быть знакомы всем исследователям советской истории: из них был сформулирован тезис одной из основополагающих работ в этой сфере – «Преданная революция». Свою аналитическую работу 1937 года[410] Троцкий посвятил теме закрепления новой социалистической элиты, состоявшей из высокооплачиваемых чиновников и рабочей аристократии. Как и многие анонимные авторы писем, он посвятил некоторые из своих самых едких замечаний реализации идеи культурной торговли. Например, вот его комментарий на тему расширения дела Полиной Жемчужиной (женой Молотова) в ТЭЖЭ:
Когда народный комиссар пищевой промышленности Микоян хвалится, что низшие сорта конфет все более вытесняются в производстве высшими и что «наши женщины» требуют хороших духов, то это значит лишь, что промышленность, с переходом на денежный оборот, приспособляется к более квалифицированному потребителю. Таковы законы рынка, на котором не последнее место занимают высокопоставленные «жены» [Троцкий 1991: 100].
Пояснения Троцкого часто спорны: например, в данном случае расширение производства парфюма гораздо более отражало пристрастное отношение Сталина к высокопоставленным женам, чем влияние рыночных механизмов[411]. Тем не менее своеобразный народный коммунизм Троцкого повлиял на работы последующих поколений историков, так как раскрывал один занимательный аспект сталинизма: настойчивое требование в условиях угрожающего жизни дефицита измерять материальный прогресс уровнем потребления предметов роскоши[412].
К этому пункту мы вернемся в конце главы, а для начала стоит изучить другие положения народного коммунизма. Отражают ли они в точности тенденции городского потребления десятилетия, последовавшего после 1928 года? Много копий было сломано в связи с этим сложнейшим вопросом. В целом новые архивные данные из исследований бюджетов домохозяйств ЦУНХУ подтверждают взгляды сторонников народного коммунизма на положение дел в начале 1930-х годов, но при этом в них предлагается важный пересмотр как тезиса об обнищании, так и тезиса о социальном расслоении в период с 1935 по 1939 год. Однако в этих источниках есть значительные недостатки. Во-первых, исследования бюджетов отражают фиксацию советского правительства на уровне жизни представителей рабочего класса, управленцев и конторских работников, вплоть до полного пренебрежения другими социальными слоями. Категории работников, находящиеся вне государственного сектора, – кустари, домашняя прислуга, водители такси, трубочисты, члены производственных кооперативов и другие самостоятельно занятые люди, а также безработные – не были опрошены, а поскольку представители этих групп населения обычно относили к бедноте, они, предположительно, снизили бы средние показатели. Во-вторых, в бюджетных обследованиях людей просили вести учет своих доходов и расходов постфактум, и там, где сохранились исходные данные по конкретным домохозяйствам, бросаются в глаза расхождения между чрезвычайно точными цифрами по одним статьям бюджета и подозрительно круглыми цифрами по другим.
Поскольку причины появления ошибок в данных с момента начала проведения опросов до конца сталинского периода не сильно изменились, разумно предположить, что исследования бюджетов домашних хозяйств могут дать достаточно точную картину тенденций потребления трех основных городских категорий населения: «рабочих» в узком смысле, исключая самозанятых и временную рабочую силу; «инженерно-технических работников» (ИТР), управленческого класса; и «работников» в широком смысле – врачей, учителей, секретарей, продавцов и др.[413]
Таблица 5.2. Годовое потребление продуктов питания работниками на душу населения (кг/год)
Источники: Труды ЦСУ 30 (1): 104–115; [Бюджеты рабочих и служащих 1929: 31, 36]; РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 15. Д. 1119. Л. 75.
Исследования бюджетов подтверждают стремительное падение уровня жизни в период с 1928 по 1933 год, показывая его с разных сторон. Наиболее прямые доказательства касаются потребления продуктов питания и одежды, которые выражались как в «физическом объеме», так и в рублях. Нормы потребления рабочих (в промышленности, транспорте и добывающих отраслях) см. в табл. 5.2. С точки зрения пищевой ценности таблица демонстрирует, что существовавший в середине 1920-х годов высококалорийный, богатый белками рацион рабочих в 1933 году сменился низкокалорийным рационом с низким содержанием белков. В таблице показаны средние значения, а значит, неполноценное питание, безусловно, широко распространилось среди тех, кто получал самые низкие зарплаты. Согласно этим данным, после 1933 года продовольственное потребление рабочих улучшилось, однако до начала Второй мировой войны потребление продуктов животного происхождения не возвращалось к уровню, наблюдаемому до коллективизации.
В период реконструкции уровень потребления тканей и одежды упал еще более резко (табл. 5.3). В этом случае 1933 год также стал нижней точкой, после которой потребление выросло.
Таблица 5.3. Годовое потребление рабочими ткани, одежды и обуви на душу населения
Источники: [Бюджеты рабочих и служащих 1929:48–49]; РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 15. Д. 1119. Л. 86–87; Д. 1077. Л. 18.
С точки зрения причин и следствий эти данные неоднозначны. Например, чем вызвано то, что рабочие покупали больше валенок и галош и меньше кожаной обуви в 1930-х годах – изменением спроса, изменившейся доступностью товара или изменившимися ценами? В данном случае наиболее вероятным кажется вариант с недостатком снабжения: репрессии против кустарей-дубильщиков, производителей обуви и торговцев кожсырьем спровоцировали сбои на рынке кожевенных изделий, а массовый забой скота в период с 1929 по 1932 год, должно быть, привел к снижению доступности кожевенного сырья до конца десятилетия. Производство валенок и галош снизилось не так сильно, так как кустари-частники в этой отрасли не подвергались настолько же жестким репрессиям.
Таблица 5.4. Бюджеты рабочих: Распределение расходов (в процентах)
Источники: [Бюджеты рабочих и служащих 1929: 28]; РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 15. Д. 1119. Л. 18.
Реальный дефицит также привел к спаду потребления тканей и одежды в начале 1930-х годов: только с 1930 по 1931 год государственный «рыночный фонд» хлопковой ткани для продаж в системе рационирования и вне ее сократился на 31 %, в равной мере отразившись на городском и сельском снабжении[414]. Однако не менее важны изменения в структуре спроса: как и в революционный период, спрос на одежду в эти годы оказался более гибким, чем спрос