Павел Романович понимал: давно пора переходить к действию. Но выжидал. Хотелось, чтоб караульщики к ситуации попривыкли, перестали то и дело коситься.
Но костер продолжал гореть, хмельные голоса становились все громче. Далее ждать было немыслимо.
— Мадемуазель, — шепнул Дохтуров, когда Дроздова поравнялась с ним в очередной раз. — Прошу вас задержаться.
— Что случилось?
— Послушайте: я это занятие придумал как ширму. Дело в другом — вы поможете нам бежать.
— Вы шутите. Каким таким образом?
— Снимите веревки. Дальше я сам.
Она подумала.
— Хорошо. У меня есть булавка. — Шепот у мадемуазель был на удивление звучным. Видимо, в прошлом ей редко приходилось приглушать собственный голос.
— К черту булавку. Вот что: вы пойдете к нашим церберам…
— И попрошу нож! Как-нибудь объясню.
— Ножа они вам не дадут. Надо иначе. Вы…
В этот момент кто-то из «витязей» поднялся со своего места. Подкинул в костер хворост, отчего в темное небо взметнулся сноп ослепительных искр. Пламя вспыхнуло ярче, и мадемуазель Дроздова торопливо взмахнула веткой над Павлом Романовичем. А потом быстро пошла прочь, разгоняя над головами колодников звенящую комариную стаю.
Дохтуров подумал, что следует выждать еще с полчаса. Но столько времени барышня могла и не выдержать. Поэтому пришлось поторопиться.
Когда мадемуазель подошла в очередной раз, он кашлянул. Спросил негромко:
— Вас как зовут?
— Анна Николаевна…
— Заклинаю, Анечка, только не торопитесь. Нужно, чтоб вы казались всем безмятежной.
— Хорошо, — сказала Дроздова, — не стану я торопиться. Знаете что? Я попрошу у них табаку! Стану курить и пережгу эти веревки. Я читала…
— Ничего не выйдет. Вы мне только спалите запястья.
— Может, зубами?..
— Еще хуже. Обслюнявите, веревка разбухнет, и тогда вообще все напрасно. Надо иначе.
— Но как?
— Слушайте. Я делал упражнения, растягивал путы. Теперь узел ослаб, но все одно его так просто не снять. Нужна смазка.
— Масло! — воскликнула мадемуазель, и Павел Романович увидел, как кто-то из караульных повернулся в их сторону.
— Нет-нет, — зашептал он. — Зачем вы так громко?
— Sorry… Но что ж вы хотите?
— Видите того солдата, с утиным носом?
— Нет…
— Да вон, у него винтовка рядом лежит.
— Да, сейчас вижу…
— Подойдете и попросите у него… — Тут Павел Романович отчего-то закашлялся, словно в горле у него пересохло.
— Что попросить?
— Попросите сала.
— Сала? — переспросила Анна. — А вы уверены, что оно у него есть?
— Уверен, — мрачно ответил Дохтуров. — Совершенно точно знаю.
— А как объяснить, для чего?
— Скажете, поранились. В лечебных целях.
— Ах вот как! Но позвольте — ведь я совершенно здорова!
— Опять вы кричите! — прошипел Дохтуров. — Ну и что, что здорова? Сейчас будете больна. Давайте сюда булавку.
— Н-нет-нет, — пролепетала Дроздова, — я все поняла…
Она отодвинулась в темноту, зашуршала платьем. Потом вскрикнула. Как ни тихо прозвучало ее восклицание, а утконосый караульщик возле костра все же услышал.
— Вы чё там? — Он привстал, вглядываясь. — Никак затеяли щупаться? А ну-ка…
— Это я, я! — звонко закричала Дроздова. — Товарищ революционный боец, я случайно поранилась!
Она сделала шаг к костру, но вдруг остановилась. Дохтуров увидел, как блеснули ее глаза.
— Я вспомнила, чье это сало… — придушенно проговорила Анна. — Ведь это… это…
Дохтуров промолчал. Да и что было сказать?
* * *
Все дело испортил инженер-путеец. Точнее, не он сам, а его супруга.
Получилось так.
«Средства для лечения» утконосый не дал, хотя мадемуазель Дроздова булавкой расковыряла себе руку нешуточно. Рыжий «витязь» лишь посмеялся. Но после обильных слёз — а более того, после нескольких особенных взглядов — мнение переменил и согласился отвести к «диду».
Как там все получилось, неизвестно. Да и некогда было расспрашивать.
Вернулась мадемуазель по виду целая и невредимая. В руках — глиняная плошка, выщербленная с краю. Утконосый сопроводил даму туда и обратно, сказал по обыкновению какую-то гадость и воротился к костру. Анна же пошла к колодникам.
Плошка была полна наполовину, но хватило и этого.
Он поморщился, ощутив чужой теплый жир у себя на запястьях. Но справился с собой быстро — профессия помогла. А вот у Дроздовой получилось хуже. Было даже издали слышно, как подкатывает у нее к горлу. Павел Романович опять засомневался, выдержит ли барышня. Но — выдержала.
Смазка действительно помогла. Но непоследнюю роль сыграли и узкие ладони Дохтурова, которые удобнейшим образом складывались «лодочкой».
Ему таки удалось освободить руки! Правда, оставались еще путы на ногах, но это потом.
Однако порадоваться не удалось. Уж как берегся — а о соседях-то и забыл. И, как выяснилось, совершенно напрасно.
— Вы только о себе подумали? — раздался вдруг женский голос.
Павел Романович (он сидел, опустив голову, — так удобней работалось) поднял взгляд. Жена инженера стояла рядом. В темноте была видна светлая мантилька на платье.
— Я все слышала, — проговорила инженерша. — Вы намереваетесь бежать. И я все видела. Она (кивок в сторону Дроздовой) вам помогает. А о нас всех вы подумали?
— Сударыня, что в моих силах…
— В ваших силах всех избавить от пыток, которым нас непременно подвергнут после побега.
— Я приведу помощь, — тихо ответил Дохтуров.
— Откуда вы ее здесь возьмете? Я не дура! Я требую, чтоб вы немедленно отказались от своего плана. Иначе я вас выдам!
— На что вы надеетесь? — спросил Павел Романович, чувствуя, что его самого надежда уже покидает.
— На Господа нашего. Он не оставит.
— Господь не оставит, коли вы сами себе поможете. Или хотя б не станете мне мешать, — ответил Дохтуров. И почувствовал: бесполезно. Не переубедить, ни за что.
В этот момент подошла Дроздова. Или она тут и стояла, просто он не заметил? Так или иначе, разговор она слышала. Но спорить не стала. Просто подняла руку — и с размаху хлестнула вдруг инженершу веткой по перепуганному лицу.
Та ахнула, отшатнулась.
— Вы просто дура, — проговорила Дроздова бешено, задыхаясь. — Вы только суньтесь еще…
Что в таком случае последует, никто не узнал.
За спиной Дроздовой, словно демон в ночи, вынырнул утконос-караульщик.
— Эт-то вы что ж, паскуды? — ласково спросил он. — Вы чё здесь удумали?