— Будет, пошли, — сказал Агранцев, закидав убитого ветками.
— Да сможете ли вы идти? — спросил Дохтуров.
— Постараюсь… с вашей помощью.
— Нет. Лучше я один, — сказал Павел Романович. — Возьму вот его револьвер, — он кивнул на убитого. — А от вас пока толку мало.
Агранцев дотронулся до лица, поморщился.
— Вы правы… Ладно. Револьвер берите, а заодно и куртку. Картуз тоже наденьте — так вам будет спокойнее. Управитесь?
— Управлюсь.
Это не было пустой бравадой. Павел Романович чувствовал, что осилит. В амбаре лишь «дид» с утконосым. Как-нибудь. Они ведь не ждут такого сюрприза.
Бестрепетной рукой Павел Романович обыскал карманы убитого, забрал офицерский наган. Заглянул в барабан: патроны на месте, капсюли целы. Собрался уже уходить, но ротмистр вдруг сказал:
— Подождите. Мне что-то не хочется здесь оставаться.
— В чем дело?
Агранцев передернул плечами.
— Не знаю… Не нравится, и все. Если угодно — предчувствие.
— Что предлагаете? Идти вдвоем нам немыслимо.
— Верно. А мы вокруг двинемся, вдоль хутора. С задней стороны к амбару и подберемся.
— Не получится. У них выставлено охранение.
— Не станут они всерьез караулить. Кого им бояться? Вся наша военная сила сосредоточена нынче в Харбине. На триста верст кругом никого.
— А Семин?
— Семин далеко на западе. А эти как пришли, так и уйдут, и никто их не остановит. Просочатся, будто сквозь сито.
Павел Романович не был уверен, что ротмистр впрямь сможет идти. Но решил: там будет видно. А вдвоем, что ни говори, надежнее.
Но смущала Павла Романовича некая метаморфоза, совершавшаяся, можно сказать, прямо у него на глазах. Он прекрасно знал: человек, которого отделали так, как изукрасили ротмистра, самое малое неделю проведет неподвижно в постели. И долго еще не сможет самостоятельно действовать. А тут извольте полюбоваться — господин Агранцев бодр и вполне свеж. Ну, это, конечно, преувеличение — на ногах он стоит не вполне твердо, и правая сторона лица по-прежнему багровиной заплыла, но сила в руках немалая (как он рябого-то!), мыслит разумно и даже перестал шепелявить.
Объяснения этим фактам не было. Про себя Дохтуров решил, что все дело в необычайной нервной энергии ротмистра, которая его буквально гальванизирует.
Они двинулись вдоль плетня, окружавшего хутор.
Почва была глинистой, размытой. Ноги в ней вязли по щиколотку. Поэтому, когда добрались, Павел Романович дышал тяжело, и пот лил с него ручьем.
Задняя стена амбара была за плетнем, в трех шагах. Окна высоко — не разглядишь.
Перебрались через забор; Павел Романович оглянулся, намереваясь помочь Агранцеву. Но ротмистр хрипло прошептал: «Я сам» — и довольно ловко перевалился через препятствие.
Обойдя постройку, они добрались до скверного, валкого крылечка.
Дохтуров шел первым. Дверь оказалась надежной, с кольцом вместо ручки. Он осторожно толкнул. Но створка не подалась — звякнул накинутый крючок.
— Рвите сильнее, — шепнул сзади ротмистр.
От сильного толчка запор задребезжал, запрыгал.
— Кто там? — послышался отдаленный голос.
— Молчите, — шепнул Павел Романович ротмистру. — У деда наверняка слух звериный, я эту породу знаю. Мигом сообразит, что чужой заявился.
Он взялся за металлическое кольцо, уперся ногой в косяк и потянул на себя. Без рывка, постепенно наращивая усилие. Как и следовало ожидать, запор сопротивлялся не долго. Гвозди вышли из гнезд (амбар-то не вчера ставлен!), и дверь распахнулась.
Вошли.
Павел Романович держал револьвер прямо перед собой.
Амбар был просторным и темным; размытыми тенями виднелись сломанные повозки, старая упряжь, в углу — зимние сани. Слева стоял грубо сколоченный стол, рядом две лавки. Чуть далее — ворох сена, а возле, на полу, какое-то полотнище непонятного назначения. В центре виднелась приставная неровная лестница, которая вела на второй этаж.
Освещалось все парой восковых свечей, прилепленных на столе сбоку.
Воздух в амбаре был тяжким.
— Ты что ли, Трошка? — прозвучал сверху голос.
Момент получился ответственнейшим. Отозваться — может узнать. Промолчать — насторожится.
Павел Романович нарочито громко, со всхлипом зевнул. И жестом показал Агранцеву на темный угол. Тот понял, отодвинулся. А сам Дохтуров пристроился у стола, на стену откинулся, а козырек картуза на самый нос натянул.
— Да ты никак дербалызнул… — проговорил кто-то, и Павел Романович узнал голос.
Утконосый (это был он) протопал наверху — с потолка посыпалась соломенная труха. Потом заскрипела лестница.
Сперва из люка наверху показались ноги. Утконосый ступал осторожно — то ли пьяный был, то ли со сна. Павел Романович прислушивался — но мадемуазель Дроздова молчала. Может, ее здесь и нет вовсе?
Агранцев ударил по лестнице в тот момент, когда утконосый спустился до середины. Тот ахнул, лестница под ним завалилась, но он успел ухватиться за край. Так и повис. Но только недолго он реял: пальцы его быстро ослабли — то ли от водки, то ли со страху.
Упал громко, с раскатистым деревянным стуком. Матюгнулся, правой рукой стал хвататься за пояс. Да только не было на нем ремней, и оказался утконосый перед незнакомыми людьми безоружным и полностью безопасным.
— Вы хто?..
— Та самая контра, которую ты не укараулил, жабенок, — сказал ротмистр, подступая вплотную.
— Подождите! — Павел Романович соскочил с лавки и вмиг оказался рядом.
Агранцев хмыкнул, но ничего не сказал.
Утконосый, не вставая, стал подвывать от ужаса.
— Тихо! — прикрикнул Дохтуров. — Где барышня?
Утконосый молча показал на потолок.
Павел Романович поднял лестницу и приставил к лазу.
— А «дид» ваш куда подевался? — спросил вдруг Агранцев, пнув утконосого носком сапога. — Где этот обмылок истории?
— Тут был…
Дохтуров с ротмистром переглянулись.
— Такое чудовище опасно в тылу оставлять, — сказал ротмистр.
— Винтовка где? — Он наградил утконосого новым пинком.
— Тама… — указал тот наверх.
— Понятно, — сказал Дохтуров. — Я обследую второй этаж, а вы пленника посторожите.
— А что его сторожить? — подал плечами ротмистр. И аккуратно двинул утконосого по шее — ребром ладони, куда-то пониже уха.
Тот хрюкнул и завалился на бок. А ротмистр сказал весело:
— Не пугайтесь, доктор. Жить будет, но не сразу. Минут через десять — нам как раз хватит.
Десяти минут и вправду хватило, чтоб доставить Анну Николаевну вниз. Была она, вопреки ожиданиям, в сознании, однако будто не в себе — на все вопросы молчала, и только глаза возгорались лихорадочным, нездоровым огнем.