Читать интересную книгу Двойное дыхание (сборник) - Татьяна Соломатина

Как надо

Разве важны причины?Важно лишь представление смерти…

Он уже был однажды в этом месте. В обычной ситуации запомнить дорогу в завалах сырого, разбросанного на небольших холмах леса даже для человека с врождённой наблюдательностью, трудно. Но для него выйти к искомой точке среди множества одинаковых перелесков, полян и мшистого валежника – было частью Плана, и ошибка не имела права возникнуть в единожды и безупречно настроенной схеме.

Он шёл по прямой не потому, что пользовался лишь одному ему известными ориентирами. Необычайно светлое состояние позволяло ногам просто идти к тому месту, которое они уже знали. Память тела, освобождённого от рефлексов, неумолимо двигала его к концу пути.

Когда он был здесь в первый раз, заканчивалась последняя неделя августа. В спортивной сумке, перекинутой через плечо, лежала складная сапёрная лопатка из автомобильного комплекта инструментов и небольшой туристский топорик, а в кармане куртки пачка болгарских сигарет, отличавшихся особой сизостью дыма, и зажигалка.

Нужно отметить, что все эти предметы обладали одним общим свойством – все они не существовали. Они конечно же имели своё материальное место, но сами были пусты, ибо с их исчезновением в мире людей не шелохнулась бы ни одна причинно-следственная ниточка.

Он не знал раньше, что так бывает, но было дано чёткое указание. Даже сигареты. Он никогда не курил болгарские. Но План был безупречен. Всякому предмету или действию, на обычный взгляд незначительному, была отведена роль в его тончайшей структуре. Смысл происходящих внутри Плана вещей был скрыт его тонкой организацией и давался лишь в ощущениях. И он просто двигался, ведомый их ароматами.

И, вообще, всё, что бы он ни делал, начиная с того воскресенья, – было частью Плана. План обрёк на гениальность мельчайшие детали его быта. Если бы ему потребовалось стать помешанным на своей страсти любовником или трепетно любящим отцом, – в этот момент на земле не оказалось бы более отца или любовника, чем он. Поэтому молчали мозг и чувства. Они имитировали лучше, чем делали. Насколько всё перемешано в голове у юноши, начинающего задумываться над вопросами объективного и субъективного, настолько все чётко и безупречно было у него. Нельзя сказать, что он был частью Плана. Нельзя также сказать, что это был его План. Всё было бы неточными попытками объяснить картину превращения. Было Нечто. Как всегда, не данное нам в словах Нечто – стеклось в точке – образовало – и растворилось без следа, оставив его и План, без сомнения, неразрывно связанными.

У Плана не существовало отдельных пунктов – он был монолитен. И всё же ясность была столь предельной, что могла быть представлена алгоритмом.

Пытаясь рассказать эту историю, следует останавливаться лишь на описании технически необходимых деталей. Ибо все рассуждения не помогут найти смысл и, что более вероятно, введут в заблуждение относительно того, что в действительности происходило.

Но вернёмся ко дню на исходе августа.

Он определил нужное место не глядя, просто почувствовав, что тело остановилось. Поставил сумку, сел рядом на землю, чтобы спокойно выкурить одну сигарету.

Работал он недолго, но выполнил всё, что было необходимо. Хотя при других обстоятельствах он предпочел бы растянуть работу, отдаться блаженному чувству и видеть, как нежаркий августовский день медленно меняется к вечеру, перекрашивая листву и шумя верхушками берёз. Но то, что он совершал, было частью Плана, который требовал безукоризненности, делая чувства компактными и обострёнными до предела. План обладал поистине неограниченными возможностями в описании деталей.

Короткие жерди толщиной в три пальца были нарублены им в полукилометре от определённого места. Дёрн был аккуратно вырезан лопатой, вырытая земля укладывалась в сумку, и он относил её, разбрасывая небольшими порциями в стороне от того места, где копал. Когда работа была закончена, ничто не указывало на месторасположение небольшой впадины под землёй. Лишь он знал, что сбоку бугорка, под порыжевшим от времени лапником, скрыт лаз.

Этот августовский день ничем не отличался от остальных рядовых дней, предопределённых Планом. Их могло быть больше или меньше этих дней, но их было столько, сколько было. Ибо План являл собой безупречное слияние действий и обстоятельств. Время не играло значения. Опасности усомниться в Плане не было, ведь он был принят им как должное, а План для него не был альтернативой, но был лишь выражением его сущности.

Время текло до того дня середины осени, когда он закрыл за собой дверь и осознал, что больше не вернётся, чтобы открыть её. И вот он идёт по влажной осыпи листвы к месту, где скрыт под землёй лаз. С ним нет ничего, кроме коробки спичек. Немного не доходя до места, он останавливается, собирает из валежника большой костёр и, когда тот достаточно разгорается – начинает снимать с себя одежду. Он по очереди укладывает вещи в огонь и ворошит угли, чтобы дело двигалось без промедления.

Ему не холодно, хотя он уже давно сидит обнажённым, ожидая, пока ветер превратит оставшиеся головешки в золу.

Когда костёр догорает до конца, он раскидывает золу и пересыпает место опавшей листвой.

Когда он без труда находит под вылинявшим лапником лаз, уже смеркается. Он открывает его и протискивается в узкий проход вперёд ногами, чтобы затем руками закрыть отверстие у себя за головой жердями и лапником. Когда всё закончено, перед его мысленным взором проплыла картина места, где ни одна помарка не указывала на что-либо неестественное. Он складывает руки на животе, скрещивает пальцы и закрывает глаза.

Он не чувствовал, как обнажённое тело, лежащее в чёрной сырой земле, пробирает холод. Он видел перед собой лишь монолит Плана. Лёгким усилием воли и воображения он сдвинул эту громаду и тут же, через образовавшуюся брешь, язык мощного и безмятежного потока слизнул его, как высохший берёзовый лист.

В этот момент из-за деревьев вышло какое-то животное. Двигаясь не спеша, оно обнюхивало пространство вокруг себя. На какой-то миг оно остановилось, кажется, почуяв что-то. Но нет. Ничего. И оно вновь скрылось за деревьями.

В лес пришла ночь.

Мы маленькие дети

Я проснулся сегодня утроми веритеобъявляют слышучто нефтьзакончилась на планетевыхожуи с тоскоюгляжуна миленький грязныйавтомобильчикэти мерзавцыизобрели вечный двигательещё в прошлом векеи держалиегоу себя в сараеа заодноэликсир бессмертияи деталикарманного солнцано нефть закончиласьи что-то придётсяим вынестина свет божийдля всеобщего народногоознакомленияи я представляюкакие у нас опять будутрожиот так называемого удивления.

Здравствуйте! «Тому, кто меня найдёт»… Шутка!

Глупо, да? Это только так кажется.

Я попал в такую же ситуацию, как герой Фарады в новогодних «Чародеях», – не то чтобы потерялся, просто не могу выбраться. Двигаюсь, но КПД куда меньше, чем у паровоза Черепановых. Коэффициент полезного действия – для тех, кто плохо учился в школе.

Я в школе учился хорошо. Даже отлично. Журфак МГУ закончил с красным дипломом. МГУ – это… Анекдот такой есть. Прапорщик вышагивает перед строем новобранцев:

– Фамилия?

– Иванов!

– Что на гражданке делал?

– В ПТУ номер семнадцать околачивался!

– Молодец!

– Фамилия?

– Петров!

– Образование есть?

– Восемь классов средней школы!

– Так держать!

– Фамилия?

– Гаухман!

– Где учился?

– В э-эмгэу.

– Чего мычишь? Читать-то умеешь?

Моя фамилия не Гаухман, а очень даже Васильев. И зовут меня Юрий. Юрий Васильев – понятное и приятное русскому слуху титульно-национальное словосочетание. Даже псевдонимов выдумывать не надо. Очень красиво смотрится рядом с заголовками. Скажем, программная статья раздела «Культура» в журнале «Фитилёк»: «Быт современных русских ремесленников села Нижнее Кукуево». Автор Юрий Васильев. Никаких тебе этих претенциозных, потрясающих карающим глаголом в пространство Архангельских или обозревательниц содержимого светских тарелок Замарашкиных-Потоцких. Скромно, но с достоинством. Юрий. Васильев.

Извините, я отвлёкся.

Впрочем, спешить мне некуда, не к кому и незачем.

Я впервые за долгое время говорю с собой. Вернее сказать, я себя слушаю. Поэтому простите мне поток сознания. Видимо, я разучился формулировать свои мысли, ощущения, чувства. Разучился писать. Нет-нет, я был отличным новостистом «быстрого реагирования», прекрасным репортажником, изящным культурным обозревателем и даже отменным редактором. Моими портретными очерками зачитывались. Над проникновенными текстами из слегка остывших точек планеты читатели рыдали, засыпая мой электронный ящик благодарственными письмами. «Спасибо вам, что вы есть!», «Вы лучший» и «Юрий, пишите ещё!»