руки, будто подцепленного крюком за ворот со дна канавы, не выцепил Мушни своим кран — тельфером.
За пятнадцать минут все вымахались и всё было кончено. Хотя закончилось всё тем, что дозорный Сома истошно заорал 'наших бьют' и восточных стало значительно больше числом. Орки быстренько подобрались и исчезли, как и не было. Егору досталось прилично, с понесённым ущербом он был согласен, понимая, что было бы несправедливо, если бы кто — то пострадал сильнее, потому как вся эта ситуация случилась по его вине. Меньше всех в драке досталось Песку, после нокаутирующего удара, того кто — то перетащил к песочнице, где он и пролежал, приходя в чувства.
В дверях квартиры нежданно и снова появился Ильич, застав Пескова с мороженной курицей у разбитого носа, остальные приводили себя и одежду в порядок.
— Слыхали? — сказал он раздражённо. — Опять эта свора с кем — то сцепилась — весь сон перебили… — широко зевнул Ильич. — А вы чего на ночь глядя гардероб перетряхиваете? Уже сыплется?.. Или — вши?
Отношение к шутке Кагарлицкого было сдержанным.
— Орки с нами разодрались…
— Чего вы как дети, а? — раздосадовано произнёс старик.
— Егор какого — то Кощея из ихних отделал…
— И ты туда? — закачал Ильич растрёпанной головой. — Я же тебе говорил: не связывайся с ним?! — протянул Ильич ладонь, будто просил подаяния, на что Абга сунул в неё стакан с водой. — Спасибо, Абхаз. А ты как здесь?
— Стреляли, Ильич!
Все, кроме старика, со страданием в голосе рассмеялись.
— Балбесы, — сухо сказал он. — Идите спать уже!
— Абхаз, может останетесь? — спросил Медведчук. — Места хватит…
— Нет, мы до хаты, не хотим стеснять… А вам ещё Витьку выхаживать, — мотнул челюстью Абга и потрепал Пескова по голове. — Ничего, — добавил он ласково, — до свадьбы заживёт!
— Ага, — буркнул Песок. — Хотелось бы пораньше!
— А чего первым подорвался?
— Сам не знаю. День такой…
Цагурия растёр ушибленное место на своём лице и поправил волосы.
— С утра точно голова болеть будет… — сказал он категорично.
До часу ночи Егор не мог уснуть, болело лицо и всё ему казалось, что он чувствует запах Кощея, оставленный на подушке. Совсем рядом ворочался и стонал во сне Витька и всё просил кого — то о тишине. Наконец, мысли Егора начали путаться, вытесняемые бессвязными мимолетными образами. Возникло лицо Кати, которое колыхалось и подрагивало, и неуловимо превратилось в лицо Анжелы.
«Странно, — подумал Егор, — что её черты до сих пор не стерлись из памяти?»
Катя — Анжела нежно посмотрела на него и сказала:
«…лучше бы ты геройски сдох на войне — принёс семье пользу и гордость. Всё хорошее о тебе сохранили бы в памяти и не видели бы твоих отвратительных пьянок… Ты что, первый на этой планете с протезом? Или думаешь, такие как ты к другим тёплым женщинам ходят? Ты живым приходи, — сказала Анжела — Катя и неласково добавила. — Будь проклят, сгори в своём аду… Дорогу знаешь».
«Потерпи, родная… любимая, — уже во сне пробормотал Егор, — самую малость совсем потерпи…»
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Утро отрикошетило в глаз болью, напомнив Егору, с чего начинался каждый следующий его день после подрыва на фугасе. Начинался с боли. Часто боль была разной: физической телесной, фантомной или душевной, психогенного типа, но памятным было, пожалуй, то, что просыпаться было больно всегда.
Со временем Егор привык, научился терпеть, считая себя человеком наделённым не только исключительными проблемами, вроде отсутствия ноги и руки одновременно, но и некоторыми талантами, вроде высокого болевого порога и изнурительной способности к рефлексии после сна, которые впрочем не добавляли невероятной гордости и вопреки которым он каждое утро силился подняться с постели также резво и просто, как делал это сотню тысяч раз в своей жизни и, сознавая что теперь не в его это власти, раз за разом ощущал себя перевёрнутым на спину жуком — ещё живым, но если ничто не поможет перевернуться на лапы, считай, что мертвым…
Как не силился Егор собраться, ничего не удавалось и это самособирание вело его к новому психофизическому распаду, ещё, может быть, более разрушительному, чем неспособность управлять своим телом, быть недостаточно собранным для того, чтобы подняться, что свидетельствовало не только о невозможности стать образцом для таких же как он, но и тех, для кого это вообще не вызывало проблем и усилий. Жизненное пространство, ограниченное характеристиками и степенью необходимой поддержки костылей и протезов или ограниченное манёвренностью специальной коляски, было лишено той атмосферы, которой был наделён обычный здоровый человек. И с этим надо было мириться. Но, единственное с чем спокойно мирился Егор были неуклюжие падения, которые частенько его преследовали и которые он объяснял словами американского тренера Винса Ламбарди впервые услышанные в пересказе Мэри Бушуевой: «не важно сколько раз ты упал, важно сколько раз поднялся». «Люди всегда умирают лёжа, — категорично добавляла уроженка Грузии к сказанному американцем, — как деревья. И, если не встал, не поднялся, считай, что тебе отрубили корни и ты умер». Правда, Егору больше этих слов запомнилось другое высказывание Винсента, тоже продекламированное Бушуевой: «мера того, кто мы есть — это то, что мы делаем с тем, что имеем»; Егору показалось, что именно оно идеально отражало то, что от него осталось и чем он был готов радикально распорядиться. Подобные выражения Егор любовно коллекционировал в памяти.
…Тем не менее, первым о чём он подумал, едва придя в сознание ото сна, будто только и думал об этом всю ночь напролёт, была мысль о покупке нового телефона, чтобы позвонить Анжеле. Но, когда поднялся и кровь привычно потекла по венам во всём теле, засомневался — нужен ли ему этот звонок?
Егор поднялся и соблюдя все привычные для себя ритуалы, собрался. По шуму из соседней комнаты он догадался, что Медведчук поднялся следом, но, когда освободил ванную, дверь его комнаты была открыта, кровать заправлена, а его не было. Щёлкнув кнопкой электрического чайника, Бис прошёлся по комнате странной походкой, будто настраивая электронную ногу или разминаясь, неспешно выполнил три упражнения, два из которых тоже показались весьма экзотическими, а третье — простым, вроде приседаний, но ограниченных лёгким касанием стула пятой точкой, растолкал за плечо Пескова, вышел на балкон и немного постоял, раздумывая.
Окна дома с номером одиннадцать заливало утренним солнцем, наполняя комнаты тёплым рассветом. В конце июня воздух был теплый как парное молоко и свежий, пропитанный запахом цветущих лип и парами автомобильного топлива, а ещё где — то этажом ниже или двумя, кто — то