находился на противоположном берегу заводи, а подкрасться к нему в обход возможным не представлялось (ибо гариаки, что в сумраке лесных чащ видят плохо, полагаются по большей части на слух и чутье). И пока бык стоял там, подняв голову, в каких-нибудь двадцати шагах от охотника, юноша измыслил план. И вот бык опасливо принюхался, поводя ноздрями, и прислушался, а затем опустил могучую голову к самой воде и принялся пить. В это самое мгновение Ательвок скользнул в озеро и стремительно поплыл сквозь пронизанную водорослями толщу воды, между стеблей невиданных цветов, что раскинули широкие листья на озерной глади. А копье Ательвок держал прямо перед собой, вверх его не направляя, и крепко-накрепко сжимал вытянутые пальцы левой руки, так что на поверхность он не поднялся, но несся вперед, увлекаемый силой толчка, и проплыл, не запутавшись в стеблях цветов. Когда Ательвок прыгнул в заводь, зверь, должно быть, резко вскинул голову, испугавшись всплеска, а затем прислушался и принюхался, и, не услышав и не учуяв ничего подозрительного, застыл на несколько мгновений, потому что именно в такой позе застал его Ательвок, вынырнув у самых ног чудовища и с трудом переводя дыхание. Не теряя ни секунды, охотник нанес удар и вогнал копье прямо в горло зверя, прежде чем могучая голова и грозные рога надвинулись на него. В следующее мгновение Ательвок вцепился в один из гигантских рогов, и гариак помчал его с головокружительной быстротой через кусты рододендронов, и скакал бык, покуда не рухнул, но тут же снова поднялся и испустил дух стоя, сопротивляясь из последних сил, залитый собственной кровью.
Хильнарик слушала; и казалось девушке, будто один из героев древности возродился к жизни в сиянии славы своей легендарной юности.
Долго прогуливались они взад и вперед по террасам, говоря те слова, что не раз бывали произнесены до них и после них и станут срываться с уст снова и снова. А над влюбленными высился горный кряж Полтарниз, Глядящий на Море.
И вот настал день, когда Ательвоку пришла пора отправиться в путь. И сказала ему Хильнарик:
– В самом ли деле и вправду ли ты непременно вернешься, только один взгляд бросив с вершины хребта Полтарниз?
И отвечал Ательвок:
– Воистину, я вернусь, ибо голос твой прекраснее, чем гимны жрецов, нараспев воздающих хвалы Морю, и пусть даже много морей-притоков впадают в Ориатон и все они сольют красоту свою воедино перед моим взором, все равно возвращусь я, клятвенно повторяя, что ты прекраснее их всех.
И отозвалась Хильнарик:
– Вещее сердце подсказывает мне, или, может быть, древнее знание или пророчество, или сокровенная мудрость, что не суждено мне снова услышать твой голос. И за это я тебя прощаю.
Но Ательвок, повторяя слова уже произнесенной клятвы, отправился в путь, то и дело оглядываясь назад, покуда склон не сделался слишком крут, так что теперь юноша внимательно глядел себе под ноги. Вышел он поутру и карабкался весь день, почти не отдыхая, по тропе, где каждая ступенька была отполирована множеством ног. Еще до того, как странник добрался до вершины, солнце скрылось, и над Глубинными землями мало-помалу сгущалась мгла. А юноша рванулся вперед, дабы увидеть до темноты все то, что готовы были открыть ему горы Полтарниз. Сумерки уже воцарились над Глубинными землями, и в пелене морского тумана мерцали и вспыхивали огни городов, когда достиг Ательвок вершины: впереди него солнце еще не ушло за горизонт.
Внизу, под ним, раскинулось древнее неспокойное Море, улыбаясь и напевая еле слышно. Море укачивало крохотные корабли с переливчатыми парусами и в ладонях своих хранило древние оплаканные обломки и мачты, испещренные вызолоченными гвоздями, что в гневе посрывало с надменных галеонов. Великолепие вечернего солнца отразилось в волнах, что несли пла́вник с островов пряностей, вздымая позлащенные главы. Серебристые струи морских течений скользили на юг, словно угрюмые змеи, что любят издали – тревожной, смертоносной любовью. И весь необъятный водный простор, мерцающий в лучах заката, и волны, и течения, и белоснежные паруса кораблей – все это вместе походило на лик незнаемого нового божества, что впервые заглянуло в глаза человеку, лежащему на смертном одре; и Ательвок, глядя на дивное Море, понял, почему мертвые не возвращаются: есть нечто, что мертвые ощущают и знают, но живые никогда не поймут, даже если бы мертвые явились и поведали им обо всем. Море улыбалось юноше, радуясь предзакатному великолепию. Тут же раскинулась гавань, приют кораблей, и осиянный солнцем город стоял у самого берега, и бродили по улицам люди, одетые в невообразимые наряды далеких приморских земель.
Пологий склон, осыпающийся и каменистый, вел от вершины хребта Полтарниз к морскому берегу.
Долго стоял там Ательвок, печалясь и скорбя, ибо вошло в его душу нечто такое, чего не дано было понять обитателям Глубинных земель, ведь мысли их не выходят за пределы трех маленьких королевств. Затем, наглядевшись на блуждающие корабли, и на невиданные чужеземные товары, и на непознанные оттенки, вспыхнувшие на челе Моря, юноша обратил лик свой во тьму и к Глубинным землям.
В это самое мгновение Море запело предзакатную погребальную песнь, оплакивая все зло, что совершило во гневе, и все невзгоды, навлеченные им на бесстрашные корабли; и в голосе тирана-Моря звенели слезы, ибо любило оно потопленные галеоны, и призывало оно к себе всех людей и все живое, дабы искупить содеянное, ибо воистину любило оно кости, унесенные волнами вдаль. Ательвок повернулся и, сделав шаг, ступил на осыпающийся склон, а затем шагнул еще и спустился чуть ближе к Морю; а в следующее мгновение грезы подчинили его себе, и решил он: люди несправедливы к восхитительному Морю, потому что оно порою бывало немного злым и самую малость жестоким; юноша чувствовал: прибой ярится только потому, что любит погибшие галеоны. Ательвок шел все вперед и вперед, и под ногой его осыпались камни, и, когда погасли сумерки и засияла первая звезда, он добрался до золоченого взморья и пошел дальше, пока пена не заплескалась у его колен; и услышал он благословение Моря, похожее на молитву. Долго стоял он так, пока над головой его загоралась одна звезда за другой, отражаясь в волнах; все больше и больше звезд вставало из-за Моря, в гавани замерцали огни, на судах вывесили фонари, полыхала пурпурная ночь; и взгляду далеких богов Земля казалась слепящим огненным шаром. Потом Ательвок отправился в гавань и встретил многих юношей из числа тех, кто покинул Глубинные земли до него; ни один не желал вернуться к народу, никогда не видевшему Моря;