Читать интересную книгу Горит восток - Сергей Сартаков

А чего же твой внук жениться не успел?

На войну, девонька, его забрали. Так бы разве оп упустил!

На какую войну?

С японцами, девонька. Али не слыхала? Ух, как много, страсть, туда войска везут! Живем возле самого разъезда. Евдокея к каждому поезду носит молоко, яйца, калачи, сдобные пышки. Бе-ерут, хорошо платят. Офицеру, скажем, чего деньги жалеть? Убьют на войне — так и деньги останутся.

А тебе солдат разве не жалко, дедушка Евдоким?

Как не жалко, девонька? Свой внучек там. А ежели ты насчет торговли моей Евдокеи, она у меня добрая, солдатам и задаром отдает. А офицерам чего же дешевиться? Другие возьмут свою цену.

Почему воюют? За что война?

А кто его знает, за что война. — Оп еще подстегнул Игреньку. — Царя нашего, говорят, обидели. По-япопски его, что ли, назвали. А другие говорят, будто мы из-под посу у японцев землю какую-то утащить хотели. Третьи опять-таки спорят, будто эта земля тоже вовсе не японская, свой народ там живет. Да вот подрались все-таки.

Ныряют в ухабах розвальни, подбрасывает их на раскатах. Бойко бежит Игренька. На соломе лежать мягко, спокойно. Хорошо греет доха. Солнце светит прямо в лицо, и оттого открывать глаза неохота — трудно смотреть на него, трудно смотреть на снег. А дедушка Евдоким все говорит и говорит, и борода у него смешно трясется…

Лиза проснулась во дворе Евдокимова дома. Дед уже выпряг Игреньку, привязал к забору и собирал разбросанную возле саней сбрую.

Эк ты вовремя как пробудилась! — сказал Евдоким. — А я только собирался потрясти тебя. Ну, вставай, коли так.

Лиза быстренько сбросила с себя доху, вскочила на ноги, чувствуя себя удивительно бодрой и свежей, но тут же все перекосилось у нее перед глазами, она опять ощутила во рту знакомый солоноватый вкус крови и повалилась обратно на солому.

Она слышала, как Евдоким рысцой пробежал к крыльцу, как некоторое время спустя ее подняли и понесли. Потом охватило уже давно забытое ею живительное, сухое тепло натопленного железной печкой дома. И покой мягкой, хорошей постели с туго набитой подушкой в чистой наволочке…

…Ей было очень хорошо в этом доме. После темной, сырой тюремной камеры большего счастья, казалось, человеку и пожелать невозможно. Наступили погожие, теплые дни, сползли с окон зимние ледяные узоры. Дед Евдоким все время хлопотал во дворе: что-то тесал, рубил, заколачивал молотком. Его Евдокея весь день гремела за переборкой ведрами, чугунами. Две коровы, теленок, похрюкивающая под окнами свинья с поросятами, целый табун кур-несушек — всех их надо было накормить, напоить, а потом еще и успеть сбегать на разъезд поторговать. Поезда теперь здесь задерживались днями, выжидая, когда впереди для них откроется путь. Лиза лежала спокойно, поглядывая в окно на суетящихся под крышей амбара воробьев. Рядом с постелью, на табуретке, в глиняных горшочках стояли снадобья Евдокеи: мед, смешанный с нутряным свиным салом, настой зверобоя и мать-мачехи — и всегда молоко, на случай Лизе попить захочется.

Однажды Лиза спросила Евдокима:

Дедушка, ну чего ради ты меня в дом взял? Стесняю я вас. Тратитесь вы на меня.

Он посмотрел на нее веселыми серыми глазами. Поцарапал согнутыми пальцами Породу.

— А как тебе сказать?.. Без третьего двоим в доме тоскливо. II что хворая ты — ничего: есть заботу к кому приложить. Внучонок уехал на войну. И не тревожься, лежи себе, пока оздоровеешь вовсе.

Лизу они никогда ни о чем не расспрашивали. Но многое она им рассказала сама. Только про семейную свою жизнь ничего не говорила, не хотелось, и самой себе рану растравлять.

От Евдокима Лиза узнала, что они жители местные, из ближней деревни, был у них женатый сын. Как провели железную дорогу, он устроился путевым обходчиком. На узкой полосе земли — «полосе отчуждения» — ему дозволили садить огород, косить сено, пасти корову. Земля оказалась щедрой, овощи давали хороший урожай, хватало и сена и молока. Они вышли из общего сельского надела, перевезли избу свою поближе к разъезду и зажили никому не подотчетные. Все свое, всего вдоволь. А потом сына зарезало поездом, и следом за ним умерла и невестка. Долго хлопотал Евдоким, но добился, что той полосой земли, какую они заняли, им разрешили по-прежнему пользоваться. Внучонок в хорошие годы вошел, затевал уже заступить на место отца, только хотел жениться сначала. А тут война… Можно было отхлопотать, чтобы не брали внучонка — не полагается, двое стариков у него, — а не знали всех порядков. Так он и уехал. И ежели бы только не тревога, как там, на войне, уцелеет ли он, да сын бы все не вспоминался — жить можно…

Через два месяца Лиза стала вставать с постели. Нетвердо переступая ногами, она выходила на крыльцо, потом за ворота, садилась на лужайку, усеянную желтыми цветами одуванчиков. В голубом небе плыли веселые кучевые облака. Перед вечером над землей столбом толклись комары, звеня, как тонкая струна. Куры бродили по полянке, безмятежно разбрасывали лапками сухой мусор, отыскивая в нем жучков и личинок. И Лизе казалось, что над нею, над этим домом опущен стеклянный колпак, сквозь который не могут проникнуть никакие заботы и никакие тревоги.

Чуть окрепнув, она стала уходить от дома дальше. С невысокого бугорка был виден разъезд, на нем всегда три состава, по числу запасных путей, и почти неизменно из трех поездов один был санитарный. Солдаты бродили вокруг разъезда, жгли костры. Раненые сидели вдоль насыпи, грелись на солнышке. Лиза добиралась до них, подсаживалась, завязывала разговор.

За что воюете? — спрашивала она, будто между делом.

Мы — за царя, — со сдержанной злобой отзывались ей, — а царь сам знает за что.

Лишние люди па белом свете завелись, — говорили другие, — вот и надо перебить их либо искалечить.

Кой-кому и прямая выгода от этого есть, — сумрачно замечали третьи, — на нашей крови они деньги себе зарабатывают.

Ты бы спросила еще, как мы воюем.

— А как вы воюете? — спрашивала Лиза. И сразу шумели солдаты:

А так — как бараны на бойне, пока очередь до каждого не дойдет. Оружия нет, патронов, снарядов не хватает, толкают, гоняют нас куда попало. И все отступаем, отступаем… Нас японцы разобьют — мы отступаем, мы японцев разобьем — все равно мы отступаем.

Так разве русские войска воевали, когда Суворов ими командовал!

Тебе что, Куропаткин хуже Суворова?

А ты его видел хотя раз на позиции?

Я и своего-то, какой нашей дивизией командует, пи разу не видел. Таких генералов, что вместе с солдатами воевали бы, у нас посчитать — на одной руке пальцев хватит.

Да, шибко русские генералы: Штакельберг, Кауль-барс, Ранненкампф, Бильдерлинг, Шварцкопф…

Подходили солдаты из эшелонов, ждущих отправки дальше на восток, прислушивались к разговору. Это были большей частью мобилизованные, пополнение. Они поглядывали далеко, на елани, зеленеющие поля, вздыхали:

Эх, нам бы землю пахать теперь, сеять… Кому, зачем она приспела, эта война?

Лиза видела, отчетливо понимала, что война уже затронула всех и все проклинают ее. А конца не видно. Да и какой конец, когда это только начало? Что же будет потом? Как это все отзовется на судьбах простых людей? Сидеть и ждать равнодушно Лиза не могла, она должна была что-то делать. Кому-то помогать, с кем-то бороться. Она нуждалась в людях, которые не сидят, а действуют. Годы, проведенные в централе, знакомство с Галей, Матреной Тимофеевной и Анютой укрепили ее в решении по выходе из тюрьмы всю жизнь свою отдать борьбе за освобождение народа. И вот эта мучительная, тяжелая болезнь. Лиза возвращалась в дом, утомленная ходьбой и разговорами. Евдокея добродушна ворчала на нее, грозилась, что этак она ей не дозволит и вовсе на улицу выходить, заставляла тут же пить травяные настойки и ложиться в постель.

Лежа в постели, Лиза обдумывала: куда же она поедет отсюда, когда поправится? Кого она прежде всего будет искать? Требовательно переспрашивала себя — и отвечала: только три человека нужны ей сейчас, только этих трех нужно увидеть прежде всего — мать, сына Бориску и Михаила Ивановича. А с кого начинать? Михаил Иванович все ездит и ездит, так Анюта ей говорила, без верного человека, его не найдешь. Но если захочешь — отыщешь. А хочется его отыскать! Очень хочется. Мать и сына она видела тогда на крыльце дома Ивана Максимовича. Писала Василеву из централа дважды и отсюда снова написала, просила, чтобы передал письмо матери или сообщил, где она. Ничего не ответил купец. Но все равно, если поедет она сначала в Шиверск, то побежит прежде всего к дому Ивана Максимовича. И никуда больше.

Думала она и о Порфирий: жив ли и где он теперь? Прежнего страха перед ним уже не было. Страх подавлял, когда весь мир для нее сходился в избенке мужа. Теперь Лиза знала: если встретятся еще пути ее и Порфирия — она скажет ему все, а он пусть поступает как хочет. Головы своей теперь перед ним она не опустит, наказания от него не примет.