Дверь спальни открылась, и вошла мать. Пэйс злобно посмотрел на нее и снова уставился на медленно увеличивающуюся лужу крови. Он слышал поговорку о том, что сердце стучит во рту. Пэйс не сомневался, что сейчас он жует собственное сердце.
– Посади ее так, чтобы она опиралась на подушки и могла тужиться вниз, – велела Харриет и открыла дверь, пропуская мать Солли, Эрнестину.
Дора не возражала. Пэйс не знал, слышит она или нет, но он сделал, как ему велели, осторожно подняв ее повыше. Опять начались схватки, и он поспешил на свое место. На этот раз он увидел головку ребенка, и сердце Пэйса бешено забилось.
– Дыши помедленнее, дитя. – И Харриет встала сбоку у постели, вытирая губкой ей шею и лицо. – Ребенок идет прекрасно. Еще несколько минут. Дыши изо всех сил, до боли, помогай ему.
Пэйс так мучился ее страданиями, что ему казалось, будто крики Доры рвутся из его собственных легких, когда в узкую щель и прямо ему на руки скользнул ребенок. Лицо Пэйса заливали слезы, колени дрожали, когда кровавый младенец очутился у него на ладонях. Горе, радость и ужасная неопределенность словно парализовали его. Разве ребенок не должен закричать?
Эрнестина деловито взяла из его рук неподвижное тельце, прочистила младенцу горло, перевернула и дала по задку увесистый шлепок. Прерывистый крик быстро сменился тоненьким плачем.
– Девочка или мальчик? – спокойно спросила его мать, все еще вытирая лицо Доры и отцепляя от помочей ее пальцы.
А он даже и не заметил. Отерев лицо рукавом, Пэйс пытался сообразить. Но какое это имеет значение. Пусть даже родилась полудевочка-полумальчик, не об этом сейчас надо думать. Он с тревогой посмотрел на все растущую лужу крови и спросил:
– А теперь что надо делать?
– Перережь пуповину и завяжи ее. И надави Доре на живот, чтобы вышел послед. У нее все в порядке, и для первородящей она справилась отлично.
Но Пэйсу показалось, что Дора без сознания и все совсем не так уж хорошо. И крови столько. Однако он четко выполнял приказания, предпочитая действовать, а не стоять праздно. Он делал, что требовалось, все время прислушиваясь к тоненькому плачу младенца, которого купали у него за спиной. Ребенок, однако, пока ничего для него не значил. Все чувства и смысл жизни сосредоточились в Доре. Он не понимал, как так получилось, но Дора стала для него всем. Теперь он знал, что без Доры был бы уже мертв, что она единственное, что удерживает его среди живых. Он хотел бы тоже стать для нее единственным, но слишком для этого неумен и груб.
Как только отошел послед, всем занялась мать, а Пэйс почистился и сел рядом с женой, взяв ее за руку, беззвучно моля ее открыть глаза. Дора едва дышала. Он считал ее вдохи, кончиками пальцев ощущал биение пульса. Она была жива. Она, должно быть, справится, и все кончится хорошо. Если бы он не знал себя так хорошо, то думал бы, что молится.
– Дора, – окликнул он тихо.
Если она только взглянет на него, все будет как надо. Пэйс почувствовал какое-то жжение в глазах. Такое бывало когда-то в детстве. Нет, он не поддастся этому ощущению.
– Дора?
Ресницы затрепетали. Голос такой тихий и мягкий, это не может быть Пэйс. Пэйс всегда кричит, орет и вопит. Но было время когда-то…
Голос снова позвал ее. И Дора вспомнила, как он прошептал ее имя, тесно прижавшись к ней всем телом. Сейчас голос был, как тогда: любящий, умоляющий, нежный. Конечно, она, наверное, все это вообразила, но она позволила нежности завладеть всем ее существом. Она была как сплошная рана. Все болело. Но голос смягчил боль.
А потом она услышала крик младенца и широко распахнула глаза.
Пэйс сидел рядом. Ворот полотняной рубашки был расстегнут, она видела пятна пота, который стекал по темным курчавым волосам на груди. Она смущенно подняла глаза и встретила яростно горевший зеленый взгляд. Он испепелял, но пожатие его руки было нежно. Вокруг рта залегли глубокие страдальческие складки, резче обозначились морщинки вокруг глаз, но что-то новое появилось в устремленном на нее взгляде.
– Благодарение Господу! – пробормотал Пэйс, нагнулся и поцеловал ее в лоб. – Никогда в жизни я так не боялся.
Дора удивленно взглянула – вот чепуха, ведь он же был на войне, сражался. Ему приходилось видеть кое-что похуже, чем роды. Почему нечто, такое естественное, испугало его больше? Но она сразу же перестала думать об этом, она слишком сильно измучилась.
– Ребенок?
В этот момент Эрнестина положила пищащий сверток на руки Пэйсу. Он с таким смятением воззрился на ребенка, что Дора даже хихикнула, очень уж смешное у него было выражение лица, но затем Пэйс, поджав губы, осторожно стал разглядывать содержимое свертка.
– Какие же у нас крошечные пальчики, – воскликнул он изумленно, – они что, такие и должны быть?
– Передай ребенка Доре, глупец! – приказала Харриет. – Ну разумеется, так и должно быть.
Дора понимала, что резкий ответ матери не содержит ничего обидного, но Пэйс сразу напрягся. Мать откинула простынку, чтобы лучше видеть. Ребенок успокоился на руках отца.
– А как вы ее назовете? – спросила тихо, прочувствованно Харриет, глядя, как крошечные пальчики сложились в кулачок вокруг большого пальца Пэйса.
– Я? – спросил он в недоумении. – Ничего не понимаю в именах для младенцев. А вы сами еще не подобрали имя?
Сильный, самоуверенный мужчина, каким всегда его знала Дора, выглядел сейчас неловким, будто слон в посудной лавке. Но он уже научился так держать ребенка, чтобы головка была не на весу, а простынка не сваливалась с ножек. Он быстро всему научится. Если бы она могла силой молитвы избавить Пэйса от его склонности к насилию.
Но она тоже не подумала раньше об имени, и теперь, услышав вопрос, Дора прошептала:
– Харриет Элизабет.
Мертвое молчание повисло в комнате. Затем, прежде чем Пэйс смог возразить, его мать, фыркнув, сказала:
– Всегда ненавидела имя Харриет. Бедняжку полжизни будут звать Харри. Если вы так глупы, что хотите назвать ее в честь меня, то назовите Фрэнсис. Это мое второе имя. И оно гораздо красивее, чем Харриет.
Дора подняла взгляд на Пэйса, но он смотрел на свою мать так, словно видел ее в первый раз. Наверное, придя к какому-то решению, он кивнул и бережно положил младенца на руки Доре.
– Фрэнсис Элизабет, – пробормотал Пэйс, – значит, я стану называть ее Фрэнки?
Говорил он так тихо, что лишь Дора расслышала его слова. Она недовольно взглянула на него, но его непокорный и коварный ответный взгляд напомнил ей о том мальчике, которым он был когда-то, и которому она не умела противиться. Дора осторожно повернула к себе сверток и дотронулась пальцами до его заросшего щетиной подбородка: