год можно выкупить не более 50 тыс. крепостных. Двигаясь такими темпами, правительство не освободило бы всех крепостных и к 2018 г. Ясно, что решение крестьянского вопроса в России не могло ожидать такого срока. Наверняка это было понятно и Аракчееву. На что же он рассчитывал, выдвигая свои предложения? Очевидно, на желанные для Александра постепенность и добровольность реформы крепостной деревни и, скорее всего, на то, что, раз начавшись, реформа обнаружит выгодные для помещиков стороны. А тогда первоначальные медленные темпы могли бы смениться иными. Да и вообще время само внесло бы изменения.
Но подобные предположения – лишь догадки. Ведь одобренный царем проект (тому есть неопровержимые свидетельства) так и остался тайной Александра и Аракчеева. Нам, к сожалению, неизвестны конкретные обстоятельства отклонения проекта. Ясно только, что не было сделано никаких попыток не то что приступить к его реализации, а даже представить на рассмотрение какого-либо официального органа.
Но работа над проектом освобождения крестьян продолжалась. Только завеса тайны, окружавшая конкретные шаги правительства, направленные к разрешению крестьянского вопроса, становилась все более плотной. В 1818–1819 гг. под руководством министра финансов графа Дмитрия Гурьева и стараниями выдающегося ученого-юриста Михаила Балугьянского разрабатывался другой проект освобождения помещичьих крестьян. Для выработки основ крестьянской реформы был собран специальный секретный комитет – первый в ряду подобных комитетов. Окончательный проект так и не был создан, но сохранившиеся материалы показывают, что его авторы стремились предложить меры, которые могли бы привести к разрушению общины и созданию в России сельского хозяйства фермерского типа. Именно западноевропейские страны были для Балугьянского идеалом общественного и поземельного устройства. Крепостное право он считал «главным и единственным препятствием к распространению промышленности», и именно его уничтожения требовали «успехи просвещения и общего мнения». Взамен он предполагал создать несколько видов земельной собственности, а порядок заключения договоров между помещиками и крестьянами предоставить свободному соглашению сторон. То есть то, что в Западной Европе формировалось в течение нескольких столетий, предлагалось ввести росчерком пера самодержца. Разумеется, интересный теоретически, этот план был достаточно утопичен с практической точки зрения. Однако он, в отличие от проекта Аракчеева, почти не требовал денежных затрат и тем самым был привлекателен для царя.
В конце декабря 1819 г. первый набросок плана реформы был готов. Оставалось только получить одобрение императора, и можно было продолжать работу, уточняя условия освобождения. Но одобрения не последовало, и проект Гурьева так никогда и не был завершен. Больше мы ни о каких иных проектах решения крестьянского вопроса, выработанных правительством, не знаем. Скорее всего, их и не было. А было совсем другое… В марте 1822 г. император утвердил предложение Государственного совета, разрешавшее помещикам «за дурные поступки» ссылать крестьян в Сибирь на поселение. Между тем именно ссылка крестьян в Сибирь по воле помещиков была запрещена самим же Александром указами 1809 и 1811 гг.
Что же произошло? Почему Александр i, казалось, так активно и решительно взявшийся за подготовку реформ, в итоге многотрудных дел отказался и от конституции, и от планов освобождения крепостных крестьян? Ответов на этот вопрос может быть несколько. Один из них – осуществлению намеченных реформ помешало мощное сопротивление подавляющей части дворянства. К преобразованиям стремился очень узкий общественный слой. Число членов тайных антиправительственных обществ, боровшихся за освобождение крестьян и за устранение или ограничение самодержавия, за всю их десятилетнюю историю ограничивается несколькими сотнями. Даже спустя несколько десятилетий, накануне реформы 1861 г., по которой крепостное право наконец-то было отменено, большинство помещиков были против освобождения. Среди правящей элиты переменам сочувствовала ничтожная по численности группа высших бюрократов, правда, возглавляемая царем. Очевидно, единственное, что могло в этих условиях обеспечить проведение реформ, – насилие правительства над собственной социальной опорой. Но именно такого поворота событий и страшился Александр i, никогда не забывавший об обстоятельствах своего вступления на трон в результате заговора и убийства Павла i. Эти чувства хорошо выразил его младший брат Константин, объяснявший свой отказ от прав наследования престола словами «задушат, как отца задушили».
Еще одно соображение – самодержавный либерализм Александра i был непоследователен и с течением времени, как и у его августейшей бабки, эволюционировал слева направо. Если в начале 1812 г. Александр рассматривал приближающуюся войну как борьбу «гуманности и либеральных идей» против «грозящего варварства и рабства», «последнюю войну либеральных идей против тирана», то впоследствии он стал задумываться над соотношением свободы и закона и уже формулировал более осторожно. Недаром, когда Петр Вяземский в переводе варшавской речи царя 1818 г. употребил термины «конституция» и «либеральные учреждения», самодержец поправил их на «государственное уложение» и «законно-свободные учреждения». По этому поводу Карамзин в письме Вяземскому ехидно заметил: «Liberal в нынешнем смысле свободный; а законно-свободный есть прибавок. В старину говорили, что закон с свободою живут как кошка с собакою. Всякий закон гражданский есть неволя». В 1821 г. император и вовсе начинает говорить о «революционных либералах», а в 1823-м – о «неуместном либерализме». Фактически отказ от «либерализма» в его положительном понимании (необходимость преобразований, конституции) означал и отказ от социального реформирования.
Другой резон, заставивший в итоге положить под сукно все проекты, – непригодность огромной бюрократической государственной машины к каким-либо капитальным преобразованиям в стране. В ней просто не было органа, способного разработать и провести в жизнь такие реформы. Впоследствии Александр ii в проведении своей крестьянской реформы 1861 г. опирался на результаты работы таких специально созданных органов, как дворянские губернские комитеты и Редакционные комиссии, но его августейший дядя не решился конституировать нечто подобное. И в итоге пожертвовал реформами ради стабильности, по сути – будущим ради отжившего прошлого. Очевидно, он сам это понимал и переживал как поражение – отсюда его усталость, надломленность последних лет, попытка бегства в семейную жизнь, планы отречения от трона. Часть русского общества не согласилась с отказом от реформ, встав на путь вооруженной борьбы. Но это уже совсем другая история.
А если бы тогда, в 1820–1821 гг., после «семеновской истории», которую недаром называли «мирным бунтом», царь не дал бы себя сломать, прежде всего своим собственным страхам, сумел бы путем сложных политическим маневров (ведь политика – искусство возможного) создать в правительственной среде относительное равновесие охранителей и либералов и опереться на последних в проведении так нужных стране реформ, то появилась бы реальная возможность завершить «революцию сверху». И тем самым открыть перед Россией новые возможности развития. К сожалению, печально знаменитые слова Александра «некем взять» (то есть нет помощников в проведении реформ), похоже, относились прежде всего к человеку, их изрекшему, – в том смысле, что самодержавный властелин не рискнул хоть в малом ограничить собственную власть, привлечь к участию в разработке реформ общество и опереться на его реформаторский потенциал. «Некем взять» было прежде всего самого себя. По словам