У нас будет сын. Пусть волосы и глаза у него будут твои, черные, а лицо как у меня. Мы его выучим, станет он доктором, умным, добрым как Вадим Петрович!..»
О том, что отношения между дочерью и кучером-калмыком зашли очень далеко, Николай Павлович узнал в доме позже других. Сначала он дал трепку жене и дочери при закрытых дверях. После крутого разговора с главой семьи обе трое суток не выходили из дому, не зная, чем все это кончится для каждой из них. В те дни Николая Павловича телеграммой вызвали в Царицын спасать конфискованное имущество… Приехал едва живой, а здесь его ждала еще одна новость: Нина — беременна!..
Чтобы сорвать на ком-то зло, Николай Павлович всерьез подумывал застрелить своего слишком «образованного» батрака, который вместо благодарности обрюхатил дочь…
Тяжесть переживаний Николая Павловича несколько сглаживала его последняя выгодная сделка. Чтение большевистских газет все же пошло Жидкову на пользу: Николай Павлович охотнее других партнеров по акциям расстался со своим недвижимым имуществом, успел до реквизации сбыть всяким твердолобым собственникам большую часть своих мельниц и даже скота…
«Смейтесь теперь, глупые спесивцы, отдавшие всю свою собственность Совдепам, а я, Жидков, над которым вы подтрунивали и потешались, обвиняя в опрометчивости, сумел распродать, пусть по дешевке, почти семьдесят процентов недвижимого… Вовремя превратил керенки в незаметные для чужих глаз вещи, которые при любой власти будут в цене… Ах, Нина, Нина! Если бы ты не подвела! Глядишь, махнули бы за границу! А теперь, размышлял Жидков, вместо виллы на берегу Женевского озера жить тебе у бабки-повитухи в Грушовке, пока не избавит тебя и всю семью нашу от позора».
2
Нина оказала такое ожесточенное сопротивление родителям, что Николая Павловича едва не хватил удар. Ее заперли на втором этаже дома, а Церену предложили убираться на все четыре стороны. Сделали это почти торжественно: запрягли пару коней в дроги, взвалили на подводу четыре мешка муки, но обеим сторонам сзади дрог привязали по корове…
— Вот что я тебе скажу, дорогой работничек, — еле сдерживая себя, напутствовал Николай Павлович. — Мотай с хутора, да поскорее, чтобы тебя здесь мои глаза не видели! А иначе… — хозяин не договорил, что иначе.
Церен обычно молча и терпеливо выслушивал упреки и поношения Жидкова, а сейчас все в нем клокотало от ярости, он был готов взорваться. Но усилием воли погасил этот взрыв. Ради Нины смолчал. Ради себя поступил так: не сказав ни слова, даже не взглянув на подводу, ушел из хутора. И свой пиджак на гвозде в фельдшерской оставил.
Церен ушел с хутора под вечер, шел всю ночь по весенней распутице, иногда переходя балки по пояс в воде. Преодолел он больше тридцати верст до ставки улуса. Там он надеялся встретиться с Араши Чапчаевым, который, по слухам, был председателем земской управы. В ставке юноше сказали, что Чапчаев переведен в Астрахань на другую работу.
Астрахань!.. Каким заманчивым теперь стал для Церена этот далекий и чужой ему город! В Астрахани можно увидеть сестру. Араши поможет найти работу, любую, лишь бы остаться рядом с этими двумя самыми близкими людьми. «Постой, а как же с Ниной?» — подсказал ему внутренний голос. Церен еще не научился хранить где-то у сердца имя любимой. Нина была как бы в пути к нему. Удастся ли ей преодолеть этот нелегкий путь?
В ставке жил знакомый человек из русских. У него приходилось останавливаться с Жидковым. Приняли его в доме приветливо, накормили завтраком, и Церен уснул как убитый. Пробудился он сразу, услышав знакомый голос Николая Павловича. Но долго не мог понять — вечер на дворе или утро.
— Как успехи, Церен? Если со своими делами покончил, поезжай домой, там в линейке тебя Нина ждет, — Жидков говорил весело, будто вчера расстались друзьями. — Передай жене, что я задержусь дня на два.
Нина действительно сидела на передке линейки. В новой пуховой косыночке, в дорожной кацавейке, веселая, только синева под глазами.
Обратно ехали вдвоем, кони, будто под настроение им, шли доброй рысью. Едва Церен сел рядом и взялся за вожжи, Нина обняла его за плечи и не опустила рук всю дорогу. То было самое счастливое их путешествие. Иногда целуясь, они молча праздновали свою победу над судьбой.
— Здорово это он придумал — отпустить нас вдвоем. Наверняка в ставке Николаю Павловичу и делать-то нечего, — раздумывал вслух Церен.
— Точно, Сирень!.. Точно! Но ты ведь не знаешь, какой ценой далась мне эта поездка к тебе! Умереть можно!
Сейчас я хоть улыбаюсь. А тогда было совсем дурно… Когда ты ушел, всю ночь и следующий день меня держали взаперти. Сначала родители думали, что ты вернешься. Потом от кого-то услышали: ты уже за Грушовкой. Вроде бы успокоились. Выпустили меня и сказали: «Вот и вся ваша любовь, нашкодил и махнул хвостом на прощанье». Не верила я, плакала, ни с кем не разговаривала. И только тетя Дуня по секрету рассказала, как тебе предлагали откупного за меня: коров, муку, упряжку, лишь бы убирался с глаз долой. А ты их ко всем чертям послал со всем этим добром. Тогда я стала собираться в дорогу. Матери бросила слова: «Ухожу навсегда!» Отец опять затолкал меня в темную боковушку на втором этаже. Я выбила раму и спустилась во двор. И подалась степью на Нугру. Ты как-то говорил, что к вашему хотону — через балку. В балке отец и догнал. Думала: выпорет, свяжет и домой отвезет. Нет, сошел, сел рядом на бугорок, принялся так ласково уговаривать, приглашает перейти в линейку. Я ни в какую! Тогда он — вот чудак! — дал честное слово, что ты пошел не к хотону, а в ставку, принялся заверять, что завтра утром едет туда же и меня возьмет обязательно… Что мне, дурочке, оставалось делать? Брести куда глаза глядят? Говорят же и родители иногда правду своим глупеньким деткам. Вернулась домой. Всю ночь проревела, откуда и слезы брались.
Перед рассветом за мной зашел уже одетый по-дорожному отец: «Не передумала? Собирайся!» А я и не раздевалась. И вот мы опять с тобой вместе. Никто нас теперь не разлучит, правда?
Нина прижалась головой к плечу Церена, дотянулась, поцеловала.
— Как бы кто не заметил, — произнес Церен, все еще не веря в свершившееся чудо.
Нина, как настоящая хозяйка, похвалилась новостью:
— А у нас теперь свой дом!
— Будет и дом! — полагая, что Нина мечтает о чем-то отдаленном, заверил он.
— Нет, ты только послушай… Ту половину флигеля, где вы с Вадимом Петровичем пользовали пациентов, старики нам с тобой отписали.