школе, точно, даже с интонацией передал содержание чеховского рассказа. Учитель принялся благодарить Жидкова за его внимание к сироте, обещал навестить любознательного паренька на хуторе. Тогда же Церен узнал из разговора Жидкова с Чапчаевым о том, что царь свергнут. Жидков возмущался: «Как же без царя? Куда приведут Россию эти ниспровергатели?» И всю дорогу ехал нахохлившись.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Был конец августа, но жара стояла невыносимая. К обеду Церен пригнал выездных коней на пруд, что в балке Нугры. От Жидкова хутора до пруда — пять верст, но земля и здесь принадлежит арендатору Жидкову. Лошадей в жару купали в дальней заводи пруда. Здесь можно было и самому освежиться, но Церен был стыдлив, а сюда часто наведывались дочери Жидкова.
Церен решил угнать коней за лозняки, в такое место, куда никто не заглядывает. Раньше, до поселения здесь Жидкова, никакого пруда в балке Нугры не было. Жидков нанял людей и перегородил балку плотиной. С весны котловина заполнялась водой. Теперь здесь водилась рыба, по вечерам квакали лягушки; пошли в рост краснотал и камыш. Церен иногда уединялся в этих местах, чтобы отдохнуть после долгой дороги, смыть с себя пыль.
Больше всего в такие минуты Церен боялся появления Нины. А девушка не очень раздумывала над тем, где и в какое время появляться, если ей понадобится Церен.
Парень опасался не за себя. Ему-то что? Выгонит Жидков — подастся в свой хотон, найдет приют у соседей. Любая работа ему не страшна, сил не занимать, прокормится. Не подвести бы Нину. На что она надеется, все больше привязываясь к нему, безродному калмыку? Дочь богача, русская… Если в соседних поместьях узнают об этом ее увлечении, Жидкова засмеют. Прояви Церен уступчивость, они с Ниной давно бы уже стали близкими. Радости на час, а горя на всю жизнь. Нина такая горячая, когда обовьет его шею руками… Но разве непонятно, что они не могут стать мужем и женой? Так пусть останется она в памяти чистой и прекрасной, как луна в летнем небе, как далекая звездочка.
Пока он так думал о Нине, возвышенно и жертвенно, девушка уже стояла возле воды, а конь ее, привязанный за длинный повод, щипал траву.
— А, ты здесь, мой Сиреньчик! Надумал сбежать от меня? Ишь, куда запрятался!
Выкрикнув это, девушка в одно движение сбросила с себя платье и, перетянув пояском купальник, кинулась в воду. Плавала она легко, быстро, саженками… Настигла Церена в лозняке на другом берегу.
— Ты обо мне думаешь или нет? Я вся измучилась! — она сжала его голову мокрыми ладошками у висков и стала целовать в лоб, в щеки, в губы. — Сирень, милый, как я стосковалась по тебе! Люблю! Люблю! Люблю! — произносила она с какой-то торжественностью после каждого поцелуя.
— Я… И я — тоже! — сказал Церен робко, будто не своим голосом.
— Скажи еще раз, милый!.. Говори много раз, сколько сможешь! — почти приказывала она. В глазах ее перемешались восторг и ожидание.
— Люблю! Люблю! Люблю! — приговаривал теперь Церен, с каждым словом смелея. — Если хочешь, я крикну на всю степь?
Нина отстранилась от него, посмотрела испуганным взглядом в лицо парня и поплыла назад. Выскочив на берег, она оделась, села на коня и умчалась, вскинув руку над головой.
Церен тоже вышел на берег. Руки и ноги у него дрожали от волнения. Он никак не мог попасть ногой в штанину, посмеивался над собой…
Уже вечером, когда совсем стемнело, он возвращался домой огородами, держа коней за повод.
Церен отказался от предложенного тетей Дуней ужина, свернул матрас и пошел к сараю, где стояла можара со свежим сеном. Там он обычно спал летом.
Церен долго не мог уснуть и, наверное, пролежал бы так с открытыми глазами до утра. Вдруг почувствовал прикосновение ко лбу легкой прохладной ладони.
— Не бойся! Это я, — услышал он ласковый голос. — Я сама напугалась, как дурочка.
— Прости, Нина! Дурак я — не ты.
Церену очень хотелось обнять ее — такую близкую, доверчивую, нежную. Она была как птица, опустившаяся с неба на руку. Но парень уже понимал, чего не должен Дозволять себе в те минуты, когда птица садится на руку вот так доверчиво.
— Нет! Не ты меня напугал. Я сама себя испугалась. Если бы еще секунда, еще слово, еще поцелуй… И я не знаю, что произошло бы со мной. Я ведь такая трусиха, ты меня еще не знаешь…
Смысл ее слов не совсем доходил до Церена. Он лишь ощущал ее рядом, улавливал ее голос, дыхание… Ему хотелось, чтобы эти губы, целовавшие его на пруду, всегда были рядом, чтобы с них срывались слова, похожие на музыку, ласкали его слух… Церену казалось, что он понимал даже то, о чем Нина не успевала сказать или говорила от волнения невнятно.
— Вернулась с пруда… Закрылась у себя в комнате, даже Зину не пустила… Ревела, кусала подушку, обливалась слезами… Дурочка! — говорила сама о себе Нина, едва касаясь губами губ Церена. — И только к вечеру успокоилась. Думаю: зачем я плакала? Надо радоваться, если знаешь, что и тебя любят… От любви разве плачут?
— Я тоже чуть не заплакал, — сознался Церен. — Но вспомнил, что я мужчина. И мне полагается прежде всего думать…
— И что же ты надумал? — спросила Нина, смеясь. Она не дала ему ответить, прикрыв его губы своими губами.
— Ну вот, послушай сначала, что я надумала. Стемнело — пошла к тете Дуне… Она пришла в наш дом, когда мы только родились. Тетя Дуня — нам с Зиной няня. Мне кажется, больше она любит меня. Ей я могу сказать то, чего не решусь сказать и маме. Так вот ее слова: «Если любишь человека, иди с ним на край света». А о себе она сказала, что упустила в молодые годы свою любовь, а потом пришлось выходить замуж за старика… Я ей так благодарна за эти слова — нянечке моей. И пришла сказать тебе, Церен, — она впервые назвала его полным именем. — Я — твоя… Сейчас, завтра, всегда…
С тех пор они никого и ничего не боялись. Еще в ту ночь, рискуя быть изгнанными из дома, казненными, проклятыми родителями Нины, они испытали счастье близости и дали клятву верности друг другу. Нина успела ему сказать все, что было на душе: «Если нас прогонят, поедем в твой хотон или в другое село. Будем работать вместе. Дома считают, что у нас Зина лучшая рукодельница. Пусть! Но я тоже могу стряпать, шить, стирать. Пробовала коров доить, сено косила…