Читать интересную книгу Пепел Клааса - Михаил Самуилович Агурский

конверт. Тут же с разных сторон толпы выскочили еще двое, и сцена повторилась. Рука из машины взяла и их письма.

«Охране попадет, — злорадно произнес Новаковский. — Есть тут такие, — добавил он, обращаясь ко мне, — жалобы хотят подать прямо правительству. Заранее знают, где оно бы­вает: в Большом театре или у нас, всегда стараются проско­чить через охрану».

Так или иначе, челобитные были приняты. Но только че­лобитчики скрылись в толпе, их немедленно задержали для выяснения личности.

Наутро я узнал из газет, кто была прекрасная женщина, которую столь неохотно выпускал из своих объятий Кири­ченко (я его вполне понимаю). Это и была Лири Белишова, член Политбюро Албанской партии Труда, находившаяся с дружественным визитом в СССР и приглашенная на откры­тие ВДНХ. Она была на трибуне во время официальной це­ремонии. Быть может, гнев Энвера Ходжи на Лири Белишоову, приведший к ее гибели, объяснялся не только политическими причинами. С какой, собственно, стати, глава независимого государства и лидер героической партии Труда должен спо­койно выносить, как какой-то Кириченко нахально обнимает на людях его ближайшего политического соратника? Да, ведь Энвер Ходжа, бывая в Москве, мог знать и то, что каждый банкетный зал правительства состоит не только из основно­го помещения, но также оборудован уютными комнатами для отдыха. И кто знает, как мог Кириченко злоупотребить по­литическим доверием Лири Белишовой...

Так или иначе, но политическая карьера самого Киричен­ко продолжалась после этого недолго. Он канул в политическое небытие, удаленный в провинцию, откуда уже никогда не появлялся.

Бессонная неделя, нервозность и напряжение не прошли даром. Жора просто отсыпался, а я испытал серьезный срыв, который привел меня к началу глубокого внутреннего пере­ворота. Я лежал в постели один. Все близкие уехали на лето из Москвы. Я не испытывал никакой боли, но и не мог встать, и не хотел выходить на улицу. Чтобы отвлечься, я снял с полки «Анну Каренину», которую читал когда-то в школьные годы. Взял просто так, быть может потому, что книга стояла на полке прямо передо мной. Нехотя заставил себя вчитать­ся, и вдруг поймал себя на мысли, что сцены с Левиным, ко­торые я когда-то при первом чтении пропускал, стали для меня центральными, а вся линия Анны вызывала тяжелое раз­дражение. Дочитав Анну Каренину, я взялся перечитывать «Войну и мир», увидев там многое, чего раньше не замечал и не понимал. Во мне наметился резкий душевный перелом. Я вдруг нащупал в своей жизни новую точку опоры, которую судорожно искал, вынужденный блуждать в мире кафкиан­ских Главных павильонов, «хлопковых полей», Абдурахмано­вых и Рыликов, Моисеевых и Позиных...

81

ТУМАННОСТЬ АНДРОМЕДЫ

Год за годом, день за днем

Звездным мы горим огнем,

Плачем мы, созвездий дети,

Тянем руки к Андромеде.

Николай Заболоцкий

Я уехал на месяц в Меленки, и среди прочих книг мне попалась «Туманность Андромеды» известного писателя Ива­на Ефремова. Эта социальная утопия меня поразила. Ефремов был человеком очень одаренным, но, только что перечитав

Толстого, я не мог не восстать против явного антигуманизма и ницшеанства Ефремова. Я решил написать ему письмо. Это был мой первый опыт полемики такого рода. Перечитывая черновик письма, я поражаюсь тем, насколько во мне была сильна анархистская закваска, которую я тогда не осознавал.

«Старые средневековые утопии подчас отпугивают нас от­того, что, во-первых, в них подавлялась свобода личности, а, во-вторых, подавленные невежеством своего времени, авто­ры не имели понятия о величайшей радости жизни — радости творчества. Близки к вам Кропоткин, Реклю, Беллами, но они были, если не сказать, врагами научно-технического прогрес­са, то уж во всяком случае не понимали путей его развития, полагая, что он может осуществляться свободными община­ми. Но и они уже бросили вызов дифференциации труда, как отупляющей человеческое сознание, превращающей его в придаток машины. Они мечтали о духовно могучем, разносто­ронне развитом человеке.

Ваша же утопия является синтезом стремлений и мечта­ний наиболее духовно развитой части нашего общества, которая знает, что если только нашу планету не постигнет катастрофа, подобная той, которая постигла Зирду, какие бы трудности, какие бы извилистые дороги ни вели в будущее, научно-технический прогресс является неотъемлемой частью нашей цивилизации, а он неизбежно требует максимальной централизации экономики, правда, со всеми вытекающими от­сюда опасностями.

Не могу сказать, что я полностью согласен со всеми Ва­шими положениями. Кое-что мне не ясно.

Прежде всего, я не думаю, что воспитание ребенка в кол­лективе, пусть даже в самом идеальном случае, не отразит­ся на его эмоциональном развитии отрицательным образом. Ослабление, вернее, унитожение родительской любви и люб­ви к родителям, если бы даже оно и стало возможным, обед­нило бы людей и, вероятно, высвободив их духовные силы в другом направлении, внесло бы в отношения между людьми известную сухость. Вспомните, что люди, не имевшие никогда детей, в большинстве случаев более эгоистичны. Я уже не го­ворю о том, что рассматриваю этот вопрос отвлеченно, ибо воспитание ребенка в «коллективе» в неправильно устроен­ном обществе привело бы к гибельным результатам.

Во-вторых, неясно, как мыслите Вы отношения между полами. Если я правильно понял Вашу мысль, то Вы видите в будущем свободно объединяющихся мужчин и женщин, при­чем длительность каждого объединения будет зависеть только от силы взаимной привязанности и ни от чего больше. Если это так, то с этим вполне можно согласиться, так как фак­тически даже в настоящее время из-за того, что семья по большей части потеряла свой экономический характер, мы, видимо, находимся не меньше, чем на полпути к «эпохе Кольца».

В-третьих, весьма противоречиво Ваше отношение к изо­бразительному искусству. С одной стороны, Вы говорите о действительно важнейшем долге искусства «развивать эмо­циональную сторону человека», говорите о «предварительной настройке — музыкой, красками, формой», приводите велико­лепное, более того — грандиозное описание музыкально­живописной композиции «Синей симфонии», а с другой сто­роны, пишете, что «...быть выраженным отвлеченно искусство не может, кроме музыки...» Это крайне противоречиво. Опи­сание симфонии, как Вы ее даете, является мечтой поколений художников-абстракционистов, которые стремятся к динами­зации цветовых отношений.

Достаточно вспомнить существование в России общества супрематистов во главе с Малевичем. Разве не дают эмоцио­нальную настройку строгие, но изящные композиции Монд­риана, которые вносят в ощущение зрителя высокое и бла­городное чувство гармонии? Недаром Мондриана называют отцом современной архитектуры. Буйные краски на полот­нах Кандинского не вызывают разве неодолимого движения и стремления в бесконечность? А загадочно-волшебные и детски наивные, бесконечные в своем многообразии работы Пауля Клее?

А если взять отвлеченную скульптуру, то мы увидим, как Архипенко, Габо, Бранкузи