Кое-как, с чихающим мотором и зияющими в плоскостях дырами, дотянул до аэродрома. Сел. Тут же подкатили комполка подполковник Марковцев и комэск капитан Герасимов. «Где Алексеев? Где колонна?» — «Там», — говорю. «Сбит?» — «Да, сбит. Но самолет смог посадить. Если сейчас же вылететь, еще можно им помочь». И показал им на карте квадрат.
Я еще выбирался из кабины, усталый, весь как будто выдавленный, а 1-я эскадрилья уже взлетала.
Потом, вечером, рассказали: колонну они отыскали быстро — по шлейфам дымов. Разделали ее, раскидали по обочинам до последнего колеса. Но младшего лейтенанта Алексеева и его стрелка спасти не удалось.
Я часто вспоминаю его, Володю Алексеева, моего боевого товарища. Других, кого потерял в небе и на земле. Мы делили нашу фронтовую судьбу. А там… Кому что выпадало. И это не только фраза. Когда падал, сбитый зенитным огнем, ведущий, всегда первым начинавший атаку, ведомый оставался один, и в это время практически он был не защищен от атаки истребителя. Когда загорался ведомый, трудно приходилось ведущему. Очередная атака или серия зенитного огня предназначалась ему. Мы были сильны в небе нашей дружбой. Боевые и технические данные наших машин и их огневая мощь — все это было прилагательным к нашей дружбе. Мы ели кашу из одного котла. Штурмовали одни объекты. Одни и те же «Мессершмитты» атаковали нас, пытаясь помешать нашей работе. Но мы выстраивали в небе колесо и продолжали штурмовку. И работали по объектам, и отгоняли немецких истребителей. Каждый из нас прикрывал хвост летящего впереди. Ты надежно прикрываешь тыл товарища, и твою спину в это время кто-то защищает так же надежно. А все остальное решала уже судьба и случай. Немцы ведь тоже стреляли хорошо. Кому — снаряд из «Эрликона» в кабину, в мотор, в бензобак, кому пулеметная очередь по плоскостям, по «фонарю», по рулевым тягам…
Мы ходили в атаку. Именно ходили. Как ходит в атаку пехота. Поднимается и идет. Так и мы: вылетали и шли строем на бреющем, выходили на объект и бросались на противника. Вместе с пехотой мы ползали по передовой. А те, внизу, делали свое дело: отбрасывали противника и закреплялись на новом рубеже. Тогда, отработав еще и по тылам противника, если оставался боезапас, уходили домой. Наши пехотинцы любили нас. Уважали. Бывало, собьют кого и, если упал на нейтральной, тут же бросаются в атаку, чтобы отбить пилота и стрелка и утащить к себе, хотя бы даже безнадежно раненого. А живых тут же вели к себе в землянку, наливали. Говорили: ты, штурмовик, наш брат. Это точно. По передовой ходили на пятиметровой высоте и ниже. Только и смотришь — как бы в телеграфный столб не врезаться.
Потом, после боев под Житомиром, мы были на том месте, где погиб экипаж Володи Алексеева. Специально ездили с товарищами. Нашли самолет. Тела летчиков уже подобрали местные жители и похоронили неподалеку. Рассказали, что они до последнего отстрели вались из бортового пулемета.
Вспоминаю своего комэска капитана Гуляева. На земле он бывал мудрым и рассудительным, а в небе отчаянный и рисковый. В Польше, под городом Лослау, зенитный снаряд попал в его машину, и она взорвалась в воздухе. Полный боекомплект, полные баки горючего. Мы еще только шли на штурмовку.
Вспоминаю капитана Арсермо Сепульвегу, нашего отважного испанца, погибшего во время атаки на немецкую танковую колонну. Он не вышел из атаки, врезался в землю и взорвался. Видимо, был убит в воздухе.
Вспоминаю младшего лейтенанта Николая Мордарьева. Коля был подбит немецким истребителем. Загорелся. Выпрыгнул с парашютом. Все он сделал правильно, как учили. Застрелился из пистолета, когда немцы окружили его.
Мы ведь знали, что в плен нас, штурмовиков, не брали. Не было у немцев в концлагерях русских летчиков-штурмовиков. Понимали, что с пистолетом, если собьют, много не навоюешь. Но личное оружие все же брали с собой всегда. Знали — плена не будет.
Штурмовики нашего полка были выкрашены сверху в зеленый цвет, а снизу в голубой. Летали мы низко, и немцам наши «горбатые» казались черными. Появлялись мы, как правило, неожиданно и открывали по ним обвальный огонь. За это они нас, штурмовиков, называли «черной смертью».
— Расскажу теперь, как меня сбили. Незабываемое впечатление. Это было, как мне помнится, 24 января 1944 года. Мы вылетели полком. Нашу эскадрилью повел комэск майор Говорухин. Перед вылетом была поставлена задача: 1-й эскадрилье произвести штурмовку Винницкого аэродрома, 2-й — нанести удар по железнодорожной станции. Я — в составе 1-й. Майор Говорухин перед вылетом сказал нам, что немцы конечно же охраняют аэродром, ведут постоянное патрулирование в небе и постараются не подпустить нас к объекту. И говорит: «Тут надо их перехитрить. Надо как-то прорваться и сделать хотя бы два захода. Два захода, ребята! Наша задача — два захода! И — домой».
Вылетели. На бреющем прошли передовую далеко в стороне от цели. В тылу развернулись. Легли на другой курс. Вскоре вышли на цель. Вот он, Винницкий аэродром. Взлетная полоса, самолеты на стоянках, цистерны и бочки с горючим, грузовики обслуги. «Ребята! — говорю своему звену. — Слушай приказ: атакуем с ходу!» Я шел первым.
Первым и атаковал. Моя бомба разорвалась точно между двумя бомбардировщиками. Смотрю, загорелись, родимые! Видимо, были под завязку заправлены, подготовлены к вылету.
Я уже выходил из атаки, когда увидел: на взлетную полосу выруливает «Мессершмитт». Ага, зашевелились. Но его тут же накрыл один из штурмовиков третьей пары.
Воевать-то мы к тому времени научились. Это, может, год назад не сообразили бы, что с истребителем надо разбираться на земле.
Мы начали выстраивать колесо. И — пошла карусель! На штурмовку заходили по очереди. Во время второго захода немного растянулись. Это было ошибкой. Но так случалось почти всегда. Ведь тут, когда ты в колесе, надо одновременно выполнить две задачи: и отработать точно по цели, и не выпасть из строя. А это порой непросто. Более того, одна задача зачастую противоречит другой. И тут тоже увлеклись штурмовкой, растянули строй. Только вышли из атаки после второго захода, вот они, немецкие истребители. Мы сразу — плотнее в круг, в круг, в круг. И первую их атаку отбили. Надо заметить, они нас побаивались. Когда «горбатые» идут плотным правильным кругом, взять их трудно. В какое-то время один из их истребителей, как мне помнится, ведущий, проскочил в наш круг. Мы в тот момент шли еще не успев как следует собраться в плотный круг. А немец тоже был опытный. Видимо, рассчитывал, что в пылу атаки его маневр останется незамеченным. Отчаянный, надо заметить, парень был этот немец. И позицию выбрал хорошую. Если бы мы и дальше шли растянутые, он бы валил наши самолеты один за другим. А я его сразу заметил. Попал он под мои пулеметы. Помню, как красиво он падал. Но тут же на меня бросились сразу четыре истребителя. Вот тут началось… Колесо разбить трудно, но тоже можно. На войне всему есть приемы и способы, каждому виду боя, ничего нет несокрушимого. Так вот для того, чтобы разорвать колесо штурмовиков, немцы обычно выбирают один самолет, одну цель. В тот раз их целью стал я. Видимо, решили мне отомстить за своего ведущего.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});