знал, что сейчас ученик его не послушает.
– Идем, скажем всем, что опасность миновала, – махнул ему рукой Гийом. – Матушке особенно, она же там наверняка извелась, не понимая, что происходит. Сейчас, только… – Он подошел к столу, уверенно выдернул из кучи бумаг одну, так что все остальные чуть не посыпались на пол, и вновь направился к выходу. – Вот! Управляющий спрашивал, где этот чертов список вещей, которые нужно будет купить для празднования Пасхи в особняке. Я сказал, что не помню, а на самом деле оставил здесь. Бедняга наверняка уже все обыскал. – Гийом хохотнул, не скрывая злорадства. – Идем!
Ансель, стараясь отделаться от тревоги, последовал за ним.
– Кстати про праздник! – Гийом искоса глянул на него, обгоняя в коридоре. – Там будет красиво. Я замечал, что ты всегда избегаешь пиров, празднеств, карнавалов… в общем, всех мест, где люди веселятся.
– Не любитель, – сдержанно ответил Ансель.
– А ты приходи! – добродушно улыбнулся Гийом. – Может, полюбишь?
– Не буду отрицать заранее то, чего не знаю, однако у меня есть некоторые сомнения на этот счет.
– Вот и проверь их! Не запрещай себе веселиться вместе с остальными людьми. Может, этот мир и темница, в которую нас заключил вероломный дьявол, но, раз уж нас сюда занесло, то можно хотя бы постараться найти радость в том, что есть. И даже не согрешить при этом! Радость – не грех. А вот уныние – да. Скажешь, я неправ?
– Возразить тебе сложно, – усмехнулся Ансель, – однако…
– Так и не возражай! – на ходу взмахнув руками, воскликнул Гийом. – Просто приходи на праздник. На площади в деревне будут танцы. Я Элизу пригласил. – Он с предвкушением улыбнулся. – Представляешь себе это зрелище: граф, танцующий с ведьмой? Просто сюжет для какой-нибудь веселой любовной песни! А менестрели там будут! Наверняка сложат об этом не один куплет! – Он небрежно махнул рукой. Щеки его чуть вспыхнули от предвкушения. – А потом, я думаю, мы с Элизой все же… впрочем, нет, это я с тобой обсуждать не буду, я же обещал. – Он беззаботно расхохотался, услышав в ответ привычный усталый вздох. – Не в том суть. Просто приходи!
– Я подумаю, – ответил Ансель, сдерживая улыбку, которая, как ни странно, просилась на лицо, несмотря на обстоятельства.
– Замечательно! – вновь улыбнулся ему Гийом, ускоряя шаг.
Ансель поспешил следом, все еще стремясь унять тревогу и недобрые предчувствия.
***
С приходом вечера тьма начала медленно опускаться на земли Кантелё, постепенно выползая вместе с удлиняющимися тенями, а затем рассеиваясь и сгущаясь сумерками.
Ансель де Кутт, оставшись один в своей комнате, молча сидел на простом деревянном стуле, не двигаясь и глядя в окно на неумолимо подступавшую ночь. Он зажег свечу на столе, лишь когда темнота совсем сгустилась, однако такое малое количество света никак не могло рассеять холодную, иссиня-черную тьму вокруг. Такую же тьму он чувствовал сейчас в своей душе – чернильной патокой она окутывала его существо, заставляя вздрагивать от каждого скрипа и каждого шороха. Тревожные мысли, которые удавалось отогнать днем, запрятав их в дальние уголки разума, теперь атаковали его с небывалой силой, поглотив полностью и не думая отпускать.
Ему было не с кем поделиться своим страхом. Гийом и остальные обитатели Кантелё считали, что опасность миновала, но Ансель был уверен, что она не минует теперь никогда. Если у инквизиции появились хоть малые подозрения, они больше не рассеются. Кто-то из жителей Кантелё может стать – если уже не является – осведомителем, каким был дядя Люси Арно при Жаке Фурнье. До Лорана рано или поздно дойдут вполне конкретные донесения, и тогда…
«Они вернутся, когда мы не будем к этому готовы, чтобы не дать возможности сбежать. И тогда – это будут уже не разговоры. Лоран дал понять это. Он слишком легко и быстро уехал. Так не бывает без умысла».
Ансель прикрыл глаза, одновременно и отдаваясь воспоминаниям, и моля Господа об избавлении от них. А ведь он даже толком не видел ужасов, которым инквизиция подвергла его семью. Он помнил лишь крик на другой стороне реки Од: «Откройте! Святая инквизиция!», помнил, какой страх испытал перед этим приказом, даже находясь на другом берегу, и помнил, как смотрела на него Люси Байль, из-за которой этот неконтролируемый ужас обрушился на катарские дома Каркассона.
«Пойдешь туда, и твоя вера погибнет с тобой. Больше некому будет ее нести. Неизвестно, остались ли катары еще на французской земле. Возможно, ты последний. А возможно, и нет. Так или иначе, я бы не советовала тебе проверять. Если хочешь спасти свою веру, ты должен бежать».
Слова Люси Байль – страшные слова, заставившие его показать себя трусом и сбежать – эхом зазвучали в его памяти. Ансель покинул Каркассон, оставив гореть на кострах инквизиции все, что у него было. Даже имя. Он забрал с собой лишь одно – веру. Истинное учение, за которое погибла его семья. И драгоценные тексты, за одно хранение которых его тоже ждала казнь, если бы кто-то у него их обнаружил. Ансель пообещал себе, что будет нести это учение людям – без устали, до конца своих дней, не боясь рисков и расправы.
Любой ценой.
Ценой своей земной жизни. Но стоит ли оно той цены, которую запрашивает сейчас? Стоит ли оно жизни тех, кто отнесся к Анселю с искренней добротой, кто принял его таким, каков он есть…
«…без поводов, без условностей…»
… кто не боялся встретиться лицом к лицу с инквизицией ради него или стать соучастником его преступления, сохраняя его тайну…
«Ему вовсе не нужно знать, что я считаю тебя своим наставником и другом».
«Я предам Господа, если предам совесть. Я предам совесть, если предам друга. А если предам инквизицию, я просто нарушу правила. Видишь разницу?»
Вспомнив слова Гийома и Вивьена, Ансель устало прижал ладонь ко лбу, облокотившись на стол. В груди у него защемило от тревоги и давно забытой боли потери, которую он, казалось, испытывал теперь загодя – еще до прихода инквизиции в Кантелё, а приход этот, он верил, состоится.
Еще больнее было оттого, что на этот раз Ансель лично знал тех людей – или, по крайней мере, одного из них – кто придет разрушать его жизнь. Кантильен Лоран казался хорошим человеком, не желающим несправедливого насилия и не любящим жестокости, и все же он был инквизитором, который проявит абсолютную безжалостность, если узнает о катарской ереси в Кантелё. И ведь безжалостности этой подвергнется не только