Читать интересную книгу Диета старика - Павел Пепперштейн

Вокруг меня. Я вижу лишь оконце

Все кривоватое - совсем заиндевело,

Покрыто все блестящим тонким льдом.

Узор мерцающий - похожий чем-то

На выпитый до дна стакан кефира

С разводами на тоненьком стекле.

Не помню… вот, недавно, только что…

Совсем-совсем сейчас его оставил

Я на столе в писательской столовой…

Когда же? Неужели так давно?

Ах, много лет назад. Ну что же, понимаю.

Почти вся жизнь прошла,

И вот теперь вернулся

В места забытые младенческой зари,

В края родимые, в далекую деревню,

Да только незадача вот - послушал

Безумную старуху и полез

Зачем-то мыться в щах. Как горько

Так глупо, по случайности, погибнуть.

Как только это все могло случиться?

Я, кажется, подумал - в этом есть,

Должно быть, неиспытанное что-то…

Но промахнулся - и попал в капкан!

Вот так вот, трепеща, жизнь исчезает,

Уже исчезло все - и только то оконце

Еще мне светит ледянистым светом,

Последним лучиком и изморозью нежной…

Вдруг что-то в нем слегка зашевелилось.

Я пригляделся, вспыхнула надежда,

И голова безумно закружилась.

О, неужели это… Быть не может!

О, Господи! Да, да, там проступает

Рукав со складками, картуз, плечо,

Улыбка, локоть, тень от козырька

И салютующие пальцы - Ленин! Ленин!

Ильич………………………….

Вдруг схлынуло все тяжкое. Спокойно

Сидим мы трое за простым столом.

Я словно после бани - разомлевший,

Распаренный, в рубашке светлой, чистой.

А рядом - он сидит, такой обычный,

Житейский, теплый, близкий, человечный.

Мы щи едим из деревянных мисок,

Нам бабушка дала - с домашним хлебом

И с крупной солью из солонки древней.

Он только что вошел, снял шубу,

Снег отряхнул, перекрестился чинно

На образа в углу, присел на лавку.

И карий взгляд, лукавством просветленный,

Во мне тонул, как в темных, мутных водах

Луч солнечный глубоко исчезает.

Высвечивая илистое дно…

"Отличнейший, Ефимовна, супец!"

"Старалась, батюшка, чтоб посытнее было,

Тебе ведь за делами, знать, нечасто

Горячего поесть-то удается.

Да вот и внучек подоспел - вернулся

Из города в родимую деревню.

Его еще ребенком бессловесным

Отсюда увезли - я, помню,

Стояла у крыльца и взглядом провожала,

Дорога таяла в предутреннем тумане,

Шаги все удалялись, мягко гасли.

"Вернешься к бабушке, - тогда я прошептала,

Вернешься, голубок! Не так-то просто

Ог бабушки навеки укатиться,

Судьба назад забросит, как ни бейся,

Как ни ползи стремглав ужом блестящим!

Как ни вертись, как ни молись - не выйдет!

Вернешься к бабушке - она твое начало

И твой конец, мой внучек, твой конец!.."

"Охота здесь хорошая, - некстати

Вмешался я (а говорилось трудно,

И получался только сиплый шепот), -

Я вам тут дичь принес…" "Молчи, охальник! -

Вдруг бабушка прикрикнула сурово, -

Ты посмотри, что притащил сюда!"

Я оглянулся. Вздрогнул. Там, на лавке,

Нога отрубленная сумрачно лежала,

И кровь стекала на пол - темной лужей

В углу избы безмолвно расползалась…

Ильич нахмурился и искоса взглянул:

"Нехорошо у вас, Валерий, вышло!

Нога - она дана ведь от природы

Не для того, чтобы играться с ней!

Она была живою частью тела,

Его опорой, мощною поддержкой,

Костяк в ней прочный мудро был запрятан,

Упругие хрящи сгибаться позволяли,

Все было мышцами обложено вокруг.

И кровь в ней циркулировала - чудный

Загадочный сок жизни омывал

Ее до самого последнего сустава!

А нынче, посмотрите, как стекает

Безрадостной коричневою жижей

В слепую пустоту сей эликсир…

И сколько укоризны в этом трупе!

Хоть и без глаз, без лика, но как явно

Упрек она тихонько источает!

А ведь она дорогами войны

Вас пронесла - и столько раз спасала

Своим проворством жизнь вам". "Это правда!"

Я разрыдался. Жалость вдруг пронзила.

"Возьми ее, - пробормотал сквозь слезы. -

Возьми ее себе. Не дай пропасть в пустыне.

Скалистой нечисти с пронырливыми ртами

Не дай сожрать ее - о, не позволь

Обгладывать им вянущее мясо

С моих костей, слюну в ничто роняя…

Вертлявые! Им вкусен запах крови,

Придут, придут голодною цепочкой

И клянчить будут. Бледнопалы,

Проворны, белоглазы, нежнотелы.

Ты не отдай! Ах, пусть не зря, не зря

Дитя беспомощною с жизнью разминулось

И, отсеченное, отброшено вовне…

Она твоя! Возьми ее с собой!"

Он встал, задумался, по комнате прошелся,

Потом вдруг ногу взял и перекинул

Через плечо, как сумку, как винтовку.

"Ну что ж, беру, пожалуй, и до срока

Приберегу. А там посмотрим!

Придешь туда - отдам ее обратно.

Не вечно же все одноногим прыгать,

Не аист ведь. Ну как, договорились?"

"Да, да!.." - я захлебнулся

И медленно, прощально помахал

Сквозь слезы сна слабеющей рукою.

В открывшуюся дверь, шурша, ворвалась вьюга,

Забился веером колючий снежный прах…

Запахло безграничностью и смертью,

Очарованием, прощаньем, снегом, чудом,

Он обернулся на пороге: "Нуте-с!

Итак, товарищ Понизов, я жду

Вас у себя. Запомнили? Прощайте".

Дверь хлопнула. И только на полу

Полоска снега бледного осталась…

И все затихло.

С того момента жизнь переменилась.

Я понял, что судьба меня зовет

К пути иному. Круто повернув,

Я оборвал привычное теченье,

Литературу бросил и ни строчки

С минуты той, клянусь, не написал.

Больней всего - с друзьями расставаться.

Нам было вместе хорошо, мы сильно

Друг к другу сердцем прикипели. Знайте

И помните всегда - большая дружба

Поистине бесценна! В этом мире

Под ветром ли холодным трепеща,

Иль поднимая кубок наслаждений,

Мы к другу льнем - ведь мы же так непрочны,

Ведь нас и радость может раздавить,

Когда ее с друзьями не разделим!

Ах, как они старались скрасить мне

Ноги потерю! Вынесли на воздух,

Шутили, пели, тосты поднимали.

Я очень много пил - я осознал в тот вечер,

Что это как лекарство нужно мне.

О, эта ночь! В последний раз с друзьями!

Спустилась тьма, мы факелы зажгли

И медленной, торжественною цепью

В путь тронулись - мы ногу хоронили.

Ее в лиловый бархат завернули

(Была то скатерть - сняли со стола)

И впереди несли в блестящем мраке.

За ней несли меня - лежал я на доске.

В угаре пьяном мне порой казалось,

Что умер я и будет погребенье, -

Процессия тянулась вдоль заборов,

Скрипели сосны, в воздухе висели

Гудки ночные дальних поездов.

Неясный свет от факелов метался,

Мы вышли на шоссе, с полей тянуло смрадом,

Там Сетунь показалась впереди,

Дрожащий шум воды, глухой печальный ропот

Послышался, и мрачный черный холм

Навис над нами. Кладбище! Огромной

Толпой могил, решеток и крестов

Оно по склону расползлось. Ступени,

Полузатопленные слякотью, вели

Наверх, туда, к кладбищенской ограде.

Мы песню затянули, а на нас

Глядели тьмою съеденные лица

С могильных фотографий застекленных.

Надгробия как домики - оттуда

В овальные окошки смотрят в мир

Те, кто лишился тела. Житель смерти

Обязан мягок быть и молчалив,

Обязан сдержан быть и ненавязчив,

Обязан скромен быть и осторожен.

Обязанностей много, но не так-то

И просто исполнять их. Да, порою

Они с цепи срываются и буйно

Кружатся над землей в сиянье жутком…

Ах, как на них тогда смотреть опасно,

Но и приятно до предельной дрожи!

Мы ногу погребли в углу погоста.

Над ней поставили дощечку небольшую

"Нога В. Понизова". Острослов Чаковский

Импровизировал надгробный монолог.

Заставил нас, подлец, до слез смеяться!

А мне совсем ведь не до смеха было,

Но он такие штуки отпускал,

Что я червем, как сука, извивался!

Среди молчания, и холода, и тлена

Звучал здоровый этот, пьяный смех

Собравшихся мужчин. И факелы дрожали,

Хохочущие лица освещая.

Нет, не было цинизма в нашем смехе!

Нет, взор наш не зиял бездонной скукой

И жаждою кощунственных забав!

Мы жизнь любили искренне и нежно,

Мы все почти войну прошли, мы знали

Ей цену горькую, мы Родину любили

И за нее, не думая, готовы

Мы были умереть - мы столько раз стояли