Новым Пушкиным будет только такой поэт, который беззастенчиво и нагло обворует всех своих современников и предтеч[768].
25. О Шевченко
Шевченко — прекрасный поэт. Над его стихами иногда плачешь[769].
26. О плагиате
Вся наша русская литература — сплошной плагиат. А если бы это было и не так: у нас не было бы великих поэтов, точно так же как не было бы ни Шекспира, ни Гёте, которые, как известно, — всегда работали на чужих материалах.
27. О Блоке
Блок писал очень скучные пьесы. Мне пришлось однажды присутствовать на чтении его драматической поэмы — «Песня Судьбы»[770]. Так я спал все время — и просыпался только в антрактах, пьесы вообще слушать трудно…
28. О трагедии
Я вот хочу написать трагедию. Такую, каких нынче уже не пишут. Взять какой-нибудь миф Достоевского, ну, что хотите, «Преступление и наказание», что ли, и создать из этого мифа трагедию. Сохранить только самый миф, обстановку, героев, конечно, Мармеладова так и должна оставаться Мармеладовой, но — язык, образы, — это будет свое. Только вот некогда этим заняться, нет денег. А если бы дали заказ написать вот такую трагедию, и заплатили бы в счет гонорара, — можно было бы написать в год…
29. О симпатичных людях
Никогда не доверяйте симпатичным людям. Надо доверять только несимпатичным.
(1925. Союз) 30. О рукавах
Союз наш — беден. Вот — поглядите — член правления — Мария Михайловна Шкапская[771] — ходит даже без рукавов… Не на что купить…
И так — у многих…
31. О единственной радости
Единственная радость — это думать о том, что я — великий писатель. А то все ругают, гонорара не платят — и жить скучно и тошно.
(1925. Союз) 32. О словах: «скверно» и «плохо»
«Скверно» и «плохо» — это слова совсем разные. Стихи, скажем, могут быть плохими, но не скверными. И — наоборот. Мы знаем прекрасную поэму Пушкина «Гавриилиада», которая — все-таки — скверная поэма. И знаем много других примеров. Поэтому с этим словом надо обращаться с осторожностью…
(1925. Союз) 33. О переводах
Последние семь лет я занимаюсь переводами. Обидно, что не имеешь возможности заняться литературой.
34. О смерти
Я чувствую себя плохо. Я — болен. Я всех предупреждаю о том, что надо обращаться со мной возможно осторожнее. Потому что уж очень не хочется мне умереть где-нибудь на заседании, за столом, от паралича сердца. Зачем же? Ведь это было бы совсем глупо…
(1925. Союз) 35. О любимом портрете
Любимый портрет мой — это тот, который приложен к первому тому моих сочинений[772]. Там я совсем похож.
[36. О шляпе
Я все жду, что появится человек, который купит себе шляпу, пойдет с нею к портному и скажет: вот, шляпа у меня есть, сшейте мне теперь костюм и пальто к этой шляпе. Именно: не к костюму — шляпу, как есть, а — к шляпе костюм — и — пальто.
(1925. У Сологуба)] 37. О Шекспире
Как ни пиши, а лучше Шекспира — не напишешь. Писать же хуже, чем он — нет смысла. Что же делать? Ложись, да помирай.
[38. О портрете
Этот портрет я не люблю. Он совсем на меня не похож. И зачем только его Измайлов печатал?[773]
Когда я был с бородой —Тогда я не был седой. —
(1925. IX. 27. Союз)] 39. О [Волошине][774] и Ахматовой
От [Волошина] ничего не останется. Его поэзия — особый род деятельности: труба, барабан, малярные кисти. А в конкретной поэзии Ахматовой — есть работа над словесными формами языка.
(1925. 21. X. Союз) 40. О гениальных поэтах
Гениальные поэты только и занимаются подражанием и перепевом. А оригинальные образы и формы — создают слабые поэты. И это — естественно. Зачем человеку — как грибу питаться неорганическими соединениями, над чем-то думать, что-то изобретать? Надо обирать предшествующих поэтов — самым бессовестным образом.
41. О Лермонтове
Лермонтов ничего не делал, кроме того, что переделывал чужие стихотворения. Поэтому он был гениален.
42. О поэтессах
Демьян Бедный, Нельдихен[775], Мандельштам и Маяковский — не поэты, а поэтессы.
43. Об истории
История нам не нужна. Нам вовсе неинтересно знать, кто как жил, — а нам необходимо знать, как люди понимали мир.
44. О труде
Собственным трудом никогда ничего не сделаешь хорошего. Всегда надо пользоваться чужим.
45. О старости
Меня никогда не удивляет смерть молодых людей. Они еще не научились и не привыкли жить. А вот когда умирает старик лет восьмидесяти — это уже удивительно…
[46. Разговор с извозчиком
Извозчик, отвезите меня, пожалуйста, на Ждановку, только везите не задом наперед, а как следует…]
47. О К. М. Фофанове[776]
С Фофановым произошел у меня забавный случай: вышел я вместе с ним — из редакции «Наблюдателя»[777] — здесь вот, на Пушкинской улице, и в подъезде мы оба остановились. Фофанов был не трезв. Поглядел он на меня пристально и говорит: «Знаешь, тебя очень бородавка портит, дай-ка я ее у тебя вырву». Ну, и вправду начал вырывать, — но бородавка сидит крепко, не вырывается, да и руки у Фофанова дрожат, никак ему захватить не удается как следует. Пробовал он, пробовал — и говорит: Нет, брат, не вырвать, ничего не поделаешь…
48. О Толстом
Толстой был чрезвычайно несимпатичным человеком. Это отразилось и в его <…> (Помните? где-то он подробно <…> о пятнах на простыне) и ужасно <…> какую-нибудь скверную черту <…>. Поглядите его сочинения. Там у него мерзавец на мерзавце, идиот на идиоте! Болконский — дрянь, Николенька — идиот, Карл Иваныч — дурак, Соня — паскуда, ни на ком отдохнуть нельзя![778]
49. Об очаровательных женщинах
Никогда не надо влюбляться в очаровательных женщин.
50. О приговоренности к любви
Бывают люди, приговоренные к любви. Они — очень несчастны. Часто хотели бы уйти от любимой женщины, которая их истязает — но не могут. И — страдают — ужасно, но в страданьи — блаженствуют. Вот и Толстой Лев был таким же приговоренным. Ему понадобилось прожить 82 года для того, чтобы понять всю мерзость семейной жизни — и уйти от нее…
51. О плагиате
Я когда что-нибудь воровал — никогда печатно не указывал источников[779]. То есть не делал примечаний такого рода: украдено — у того-то. И забавно, что меня не могли уличить в плагиате. Только один раз уличили. А ведь я обокрал Бульвера[780].
52. О стихах
Однажды в один день знаете сколько я стихов написал? Сорок три![781]
(3-XII-1925. У Сологуба)В. В. Смиренский
Федор Сологуб
(Глава из книги «За 30 лет»)
По окончании Учительского института[782] молодой еще Сологуб был назначен учителем в г. Вытегру. Этот период жизни Сологуба (1889–1892) совершенно не освещен. Существует только одна статья В. П. Калицкой «Сологуб в Вытегре», и то неопубликованная[783]. В те далекие годы, когда молодой Сологуб начинал свою учительскую карьеру, Вытегра представляла из себя маленькое староуездное захолустье, отстоящее почти на 200 километров от ближайшей железнодорожной станции.
Крошечные подслеповатые домики, аптека, две-три церкви, часовенка, школа, гостиный двор — вот, в сущности, и все, что было построено в Вытегре.
Летом здесь кипела жизнь, приходили нагруженные всякими товарами баржи, шли бурлаки, кричали пьяные грузчики, раза два в день прибывали пассажирские пароходы. Пристань была здесь единственным местом развлечения. Здесь можно было поглазеть на проезжавшую публику, достать свежие газеты, журналы…
По вечерам Вытегра спала, в домиках рано гасился свет, и полное молчание и мрак царили на грязных немощеных улицах.
Зимой Вытегру заносило снегом, почта опаздывала на несколько суток, ходить было некуда: ни театров, ни кино Вытегра не имела.
В центре города стояло каменное здание с традиционной пожарной каланчой, на которой безостановочно кружил и кружил пожарный.
Интеллигенции в городе было мало: несколько учителей, аптекарь, священники да приезжие инженеры, строившие и перестраивавшие петровских времен канал…