Приложение
Стихотворения В. В. Смиренского, посвященные Федору Сологубу
* * *
Ветер небо в озере полощет[820],Звезды опускаются на дно.С Богом жить спокойнее и проще,А без Бога скучно и темно.
Может быть, и нет над нами Бога,Но в душе моей он жил всегда,И глядел то ласково, то строгоНа мои беспутные года.
И в минуты беспощадной мукиВидел я и чувствовал не раз,Как, в тоске заламывая руки,Плакал Он, не поднимая глаз.
Оттого-то верю я и знаю,Что за этим небом голубымЕсть врата невидимого рая,Где, быть может, буду я святым.
XXIII. СПб. ИЗ КНИГ ФЕДОРА СОЛОГУБА[821]
Слаще яда змеиные очи,Слаще яда тяжелые сны,Оттого, что постылые ночиМне заклятием стен суждены. На лазурные горы всходил я, Видел сумрак жемчужных светил, Не одну ли любовь полюбил я, Фимиамы не ей ли кадил?Я прошел через книгу стремлений,Превращений и темных чудес.Над тоскою моих восхожденийУлыбался из тьмы мелкий бес. Но земные веселые дети И недобрая жизнь-госпожа Не хотели грустить о поэте, Не хотели навстречу бежать.Пусть же плачут тревожней и звончеЗолотые любви корабли.Я творимой легендою кончилЧарования грешной земли.
20 апреля 1925 * * *
1
Как много утомленных душ[822]На этом безмятежном свете!Смешно, что у тебя есть мужИ даже маленькие дети.
Мучительным желаньем житьСовсем на мать ты не похожа.Вот только верить и любитьТы стала пристальней и строже.
2
Страдальческим движеньем губДуша твоя меня пугает.Таких вот Федор СологубВ стихах своих запоминает.
А если встретишься со мной, —В глазах твоих такое пламя,Как будто ты весь мир земнойЛегчайшими берешь руками.
3
Какая боль в сплетеньи рукИ как мы жаждем этой боли!Мой тихий, мой нежданный друг, —Какая боль в сплетеньи рук —
Больней пленительных разлукИ слаще медленной неволи!Безмерна боль сплетенья рук,Но как мы жаждем этой боли.
1927
Письма Всеволода Рождественского о смерти Ф. Сологуба
С Федором Сологубом В. А. Рождественский сблизился в середине 1920-х гг. Связывала их прежде всего совместная переводческая работа для издательства «Всемирная литература». Их отношения были отношениями мэтра и молодого поэта, начинающего свой путь. В домашней библиотеке В. А. Рождественского сохранился сборник стихотворений Поля Верлена в переводе Ф. Сологуба с дарственной надписью: «Дорогому Всеволоду Александровичу Рождественскому с приветом в дни сотрудничества и в надежде сотрудничества доброго по творениям другого очаровательного француза. Федор Сологуб», без даты[823]. Можно предположить, что сборник этот был подарен переводчиком если не в год выхода из печати (1923), то в последующие полтора-два года. На это указывает фраза из приводимого письма В. А. Рождественского М. А. Волошину от 3 января 1928 г.: «…последние три-четыре года встречался с ним очень часто и много беседовал».
Это письмо сохранилось в архиве М. А. Волошина (ИРЛИ. Ф. 562. Оп. З. № 1028). Считаю необходимым привести его полностью, так как оно касается не только смерти Ф. Сологуба, но и начинающейся дружбы между Рождественским и Волошиным, встречу с которым Всеволод Александрович считал «лучшим даром судьбы». Любопытно оно и замечаниями об А. Блоке, подробные воспоминания о котором Рождественский написал много позже — уже в годы Великой Отечественной войны.
Другой корреспондент В. А. Рождественского — Евгений Яковлевич Архиппов (1882–1950), историк литературы, поэт, исследователь творчества Иннокентия Анненского, знаток русской поэзии. Конец 20-х — начало 30-х годов — время оживленной переписки между ним и В. А. Рождественским. Е. Я. Архиппов жил тогда в Новороссийске. Их переписка, полностью не опубликованная, представляет большой историко-литературный интерес. Письма В. А. Рождественского сохранились в архиве Е. Я. Архиппова в ЦГАЛИ (Ф. 1458. Оп. 1. № 74). Между письмами к Е. Я. Архиппову и к М. А. Волошину всего десять дней, и понятно, что рассказ о смерти Сологуба в них во многом совпадает. В письме к Архиппову, с которым у Рождественского отношения в то время были более короткие, упомянуто больше конкретных подробностей.
Письмо к Архиппову печатается не целиком, а лишь в той части, которая непосредственно касается Ф. Сологуба. По сравнению с ним письмо В. А. Рождественского к Волошину гораздо более эмоционально, ведь адресат его прекрасно знал Ф. Сологуба в течение многих лет и лучше автора[824].
Предисловие, публикация и примечания М. В. Рождественской. В. А. Рождественский — Е. Я. Архиппову
24 декабря 1927 г.
<…> Последнее событие, взволновавшее литературный мир, — это смерть Ф. К. Сологуба. Конечно, здесь ничего не было неожиданного, и все же грустно как-то всем стало, ибо ушел действительно большой человек. Для меня лично с Сологубом кончился символизм. Он — единый поэт, остававшийся верным до конца своему литературному credo. Уже в постели больного, в передышках от страшных мучений, писал прекрасные стихи о звездных островах.
За два дня до смерти его подвели к камину, и он сжег все свои письма, дневники, рукопись оконченного романа, имеющего автобиографический характер. Но на стихи, как сказал он сам, «рука не поднялась».
Хоронили Ф<едора> К<узьмича> с большим почетом[825]. У Союза Писателей, где стоял его гроб, толпилось много народу. Перед расставаньем Е. И. Замятин сказал прекрасную речь о действительности и мечте. Говорили еще — приехавший из Москвы пролетарский поэт Влад<имир> Кириллов[826] (очень тактично и прочувствованно) и проф. Модзалевский (от Акад<емии> Наук)[827]. Было получено много сочувственных телеграмм, и в том числе, от ЛАПП’а. Похоронили Ф<едора> К<узьмича> на Смоленском, недалеко от могилы Блока. Все газеты, за исключением одного случая (увы! Наш с Вами Штейнман!)[828] дали прекрасные отзывы о поэте-Сологубе и Сологубе-человеке. А где-то он был назван: «Если и нашим литературным врагом, то врагом, заслуживающим большого уважения».
А<нна> Андр<еевна>[829], которая не бывает теперь нигде, присутствовала на панихиде. Хор Климова[830] исполнил «Реквием» Моцарта. Петров-Водкин зарисовал Ф<едора> К<узьмича>[831]. В газетах появились снимки очень хорошего бюста Ф<едора> К<узьмича> (раб<оты> Б. М. Кустодиева). <…>
В. А. Рождественский — М. А. Волошину
3 января 1928 г.
Дорогой Максимилиан Александрович!
Только сейчас собрался ответить Вам[832]. Простите за длительное молчание — оно не от меня, а от всего уклада петербургской жизни, которая не всегда дает время сосредоточиться даже на том, что тебе самому всего нужнее. Я очень принял к сердцу все, что пишете Вы о Блоке. В некоторых чертах мы с Вами даже совпадаем. Прежде всего о «неумности» Блока. Я предпочел бы только назвать это свойство его природы «внеумностью». Оно в нем органично и, слушаясь его, Блок создавал лучшие свои, действительно бессмертные вещи. Плохо было там, где он хотел быть умнее своей «природы поэта» (статьи). Прекрасно говорите Вы о бессознательном в творчестве — и к Блоку это приложимо, конечно, с исключительной точностью. Юность моя прошла под знаком увлечения Блоком, книгам его отдал я многое, и многое получил взамен. Личное наше знакомство состоялось только в 20-м году, когда Блок был уже «холоден, замкнут и сух»[833] и не любил людей. Он как-то ссохся, и лицо его стало походить на маску. Улыбку его я видел редко, а смеха не слышал никогда. Тягостное впечатление производило это отгораживание от мира. И все же что-то высокое, человеческое открывалось порою в его взгляде. Я на всю жизнь запомнил, как он читал стихи — глухо, раздельно, как бы не веря самому себе. Скоро выйдут «Дневники» Блока[834], как раз относящиеся к этому периоду его жизни. Выпускает их кооперативное изд<ательст>во писателей. У меня будет возможность достать книгу gratis[835]. Я ее пришлю Вам. Вероятно, она дополнит то впечатление от Блока, о котором Вы мне пишете.