акте любви, но я не вникал в эти тонкости — нужно исповедовать это учение, как религию, чтобы сознательно отказываться от удовольствия или создавать себе трудности, получая его. И всё только ради мифической возможности прожить дольше… А насколько? И если бы старость и смерть угрожали человеку только от любви! Но я периодически вынужденно воздерживаюсь и ничего страшного не происходит. Можете и вы разумно ограничить Рауля — китайцы могут быть правы, — уже не прятал он улыбку, — но не думаю, что влюблённый француз согласится на раз в две недели.
— Хорошо… это хорошо. Но послушайте! — пошла я другим путем, — бывают болезни, при которых мочевой проток сдавливается стенками воспалившейся простаты и тогда дело может дойти…
— До смерти. Говорите прямо, Мари, в чем сложности? — забеспокоился Дешам.
— Их пока нет… но это пока. И я боюсь оказаться бессильной, если с этим столкнется кто-то из мужчин Ло. С недавних пор ко мне обращаются за медицинской помощью, а в этом я не то, что не сильна — вообще ноль. А когда не знаешь и не готов — страшно. А если еще мысленно вписать в эту ситуацию мужа…
— Как хорошо, что вы с ним встретились, Мари! Вы любите его, — утвердительно кивнул довольный Дешам, — да это видно по вам обоим! Я рад за вас.
— Я люблю его, Жак, правда. И должна буду помочь, если вдруг… А вы обязательно осмотрите место ранения, я очень вас прошу. И хорошенечко, дотошно расспросите его. Но не говорите, что просьба исходила от меня, — пугалась я на самом деле, не представляя себе… Или очень хорошо представляя ледяное молчание мужа в этом случае. Ему будет плохо, очень. Он воспримет моё беспокойство, как предательство — сам решает кому доверять свои тайны. Я так же молчала в своё время и хорошо его понимала. Нельзя… я уже врала ему, а если теперь еще и это…
— Тогда вам нужно записать рецепты, — согласился доктор, — берите бумагу и перо.
Я оглянулась и поняла, что перо и чернила есть, а вот запас бумаги в комнате Рауля, в его бюро. И, махнув рукой Дешаму, что означало подождать и приглядеть за сыном, выскочила из спальни, чуть не сбив с ног Андрэ. Медленно прикрыла за собой дверь, и мы молча уставились друг на друга…
А потом он пробормотал «благодарю вас, мадам» и ушел. Подслушивал. И сделал какие-то свои выводы.
Праздник общения закончился, Дешам уехал, а я сразу же приступила к лечению. Буддистские практики, конечно, штука хорошая, но они включают в себя слишком много всего… почти нереального. А застойные процессы никто не отменял. И я стала заваривать для Рауля травяные сборы, а заодно поила ими и Андрэ.
Активный образ жизни, полезные продукты…
Мёд, прополис, перга, пчелиный подмор, личиночное молочко — всё это со временем пошло в ход. Пчел тоже, оказывается, держали и в Ло, и в окрестных деревнях, и на воскресном рынке в ближайших городах тоже можно было купить все из вышеперечисленного.
Чуть поджаренные тыквенные семечки в салатах — полезная для мужиков и вкусная штука. И еще отвар коры и листьев лещины с медом — как самое действенное средство при простатите и для его профилактики, на которое указал доктор. Я чередовала его с отваром донника и каштана. Приём профилактическими курсами, а что-то и постоянно… годами. Но сдвига не было, его не наметилось ни в лучшую, ни в худшую из сторон. Но уже это я считала своей победой.
Дешам обнаружил уплотнения на месте ранения, но сказал мне, что такие рубцы — малая цена за жизнь. То есть… Рауль не сознался ему. Хорошо, что тревожащих болевых симптомов не было. Это радовало, но я варилась в такой куче всего! Боль за него, жалость — примитивная, бабская! И даже страх был. Как же сильно он отчаялся, и насколько же… последним средством меня увидел тогда. И какой же я молодец, что не отказала ему!
Этот год и следующая зима в том числе прошли под знаком сына. Вся наша жизнь была подчинена потребностям Франсуа. И все радости были связаны с ним: головку держит — радость, улыбнулся — мы млеем, засмеялся беззубо — счастье полное и безграничное. И я как-то подумала, глядя на них с Раулем — если Сергей тогда ушел вот за этим и сейчас чувствует то же самое, то прав был он, а я просто не понимала.
Имя Франсуа звучало торжественно, а уж если на «вы»… Приходилось выкать и мне, но к этому быстро привыкаешь, раз так положено. И «вы» эта смеющаяся или вопящая мелочь, или «ты» — большой разницы нет, если в нём вся твоя жизнь. И в Рауле… Сын отвлекал нас от «нас», мы настолько были заняты им! Нет, я могла доверить его на короткое время Жюли или Андрэ, и мы даже выходили гулять только вдвоем. Но разговоры опять были о сыне — о его настоящем и будущем.
Мне не хватало мужа рядом — тех наших коротких беременных обнимашек. Негласно предполагалось, что я уже не нуждаюсь в такой плотной опеке. А меня тянуло к нему — прикоснуться, почувствовать тепло кожи, волосы взъерошить, обнять крепко… Такой свободы отношений, естественности их между нами не было. Её не существовало. Да они изначально предполагались противоестественными. Я согласилась на это, готова была и сейчас, но хотелось как-то иначе… хоть немножко, на капельку. С его стороны были забота и внимание, теплые взгляды и все его время — для меня и сына. И безупречная вежливость, и легкий официоз, и дистанция… Он упорно держал расстояние меж нами. Правильно держал, наверное. Но я придумала для себя отдушину…
Когда мелкий тянулся к отцу, я подходила к Раулю и передавала его на руки, обнимая сразу их двоих. Он никогда не отстранялся, говорил что-то сыну и мне… И так же обнимал нас обоих. Я не смотрела ему в лицо — совесть мучила. Любое касание, вполне себе невинное, он запросто мог понять не так… Или так, что еще страшнее. Невозможно было влезть в его шкуру, поставить себя на его место, чтобы хоть немного понять, как он думает. Если там внутри годами — оголенным нервом понимание своей неполноценности! С его-то гордостью! Непонятно было, почему именно так он решил строить свою линию поведения со мной. Откуда эта скупость на простую ласку? Но я не бралась судить. Спокойно потом отстранялась и отходила, получив свой кусочек счастья, и не