с солдатами.
— Хотят сдаваться. Им стыдно признать, сваливают друг на друга ответственность. Ранеными прикрываются — мол, все ради них, а так-то мы бы, мол, ого-го, до последней капли крови. Постановили завтра на митинге всем полком решить.
Они дошли до штаба.
— Там внутри уже спят, — сказал Белоусов. — Теснота ужасающая, все вповалку на полу…
Саша села на бревна, на которых говорила сегодня с Ванькой.
— Что Князев?
— Слег. Жар у него. Но от врачебной помощи упорно отказывается.
— Скверно… Командир сказал, мы не в окружении, это так до сих пор?
— Это так. С запада стоит их батальон, не больше. Нас уже списали со счетов: командир ранен, комиссара, как они полагают, нет. Ждут, когда сдадимся. Аванпосты переругиваются, шальные выстрелы были с обеих сторон. Но в целом спокойно пока. С востока никого, можно отступить в леса.
— А сами вы чем заняты?
— Готовлюсь сдавать полк.
— Это как?
— Собираю документы, до последнего клочка. И прочее: затворы и оптические прицелы пушек и пулеметов, например. Все ценное, что не смогут забрать с собой те, кто уходит в лес.
— Все это вы складываете в одном месте?
— Да. На один дом взрывчатка у нас еще осталась. По-хорошему, следовало бы таким же образом поступить со всем полковым имуществом. Повозки сжечь. Коней перебить. Личное стрелковое оружие привести в негодность. Но контроля над личным составом нет. А так бы оставили только продовольствие и медикаменты — то, что неприятель, если пожелает, сможет употребить на снабжение пленных.
Саша подумала про дом, где располагался штаб. Поколения живущих здесь любовно украшали и обустраивали его. А теперь хозяевам, скорее всего, не позволят забрать даже самые ценные вещи, все взлетит на воздух вместе с имуществом пятьдесят первого полка.
Саша тряхнула головой. Снова она беспокоится не о том.
— Хорошо, что даже в нашей патовой ситуации вы знаете должный порядок действий, Кирилл Михайлович. А сами вы намерены уходить в леса?
— Я остаюсь с полком и командиром. Стар я слишком для партизанщины. Вы просто не имеете представления о такого рода войне, Александра Иосифовна. Одни бытовые условия чего стоят. То, как мы размещены сейчас, в сравнении покажется гранд-отелем. Уже не будет никакого снабжения из центра. Партизаны обыкновенно, если называть вещи их именами, грабят местное население.
— Население будет помогать нам, вот увидите. Люди поживут немного при Новом порядке и станут поддерживать нас всеми силами.
— Какой порядок ни будь, а свой хлеб — это свой хлеб. Кстати, к вопросу о хлебе. Дурной тон говорить даме такое, но вы ужасно выглядите, Александра Иосифовна. Когда вы ели в последний раз? Когда спали?
Саша пожала плечами.
— Ждите здесь, я мигом.
Чтоб не заснуть прямо на бревнах, Саша посмотрела в небо. Звезды исчезали одна за другой — небо стремительно затягивалось тучами.
— Завтра будет дождь, — сказал вернувшийся Белоусов. — Хорошо, если не буря. Как бы не смыло нашу Тыринскую Слободу… Вот, поешьте уже.
Жидкая пшенная каша едва покрывала дно солдатского котелка.
— Это же ваш ужин, Кирилл Михайлович.
— Не спорьте. Как вы собираетесь заботиться обо всем человечестве, если и о себе позаботиться не можете?
Что-то подобное ей говорил Щербатов в Петрограде. Саша на секунду крепко зажмурилась. Кажется, анестезия начала давать сбой.
— Вы ведь понимаете, что вас в лучшем случае отправят в тюрьму, Кирилл Михайлович? При Новом порядке весь уклад жизни похож на тюрьму, не хочу даже представлять, на что похожа собственно тюрьма.
— Вас не это сейчас должно беспокоить. Вот о чем вам следует подумать, Александра Иосифовна. Там, у амбара, их было трое, и моего авторитета хватило, чтоб их одернуть. Мерзкий тип этот Мельников, давно втихаря воду мутит. Завтра на митинг их таких придет несколько сотен. Князева они послушают, но только одного его. Я там ничем не смогу вам помочь.
— Вы уже сделали для меня больше, чем должны были. Но в этом просто нет смысла: они подозревают меня в сговоре с врагом, при том, что сами хотят сдаваться, а я пытаюсь отговорить их.
— Они напуганы, растеряны и никому не доверяют. Впрочем, и среди тех, кто намерен стоять до конца, тоже многие находят ваше возвращение из плена подозрительным.
— Вот как? Но я же в плен не сдавалась, я сражалась, пока могла! И там тоже… Мне ведь предлагали все, о чем только можно мечтать. Я отказалась. Мне что же, нужно было умереть, чтоб остаться их комиссаром?
— Меня всегда восхищала ваша любовь к жизни, Александра Иосифовна. И все же вам следовало подумать о том, что жесткая фильтрация вернувшихся из плена применяется всеми воюющими сторонами не от одного только ожесточения нравов.
— Я думала, я нужна своему полку. Воображала, будто мне удалось чего-то добиться за эти полгода. Моя работа в том, чтоб помогать людям преодолевать отчуждение. Но вот я сама оказалась в изоляции. Я полностью провалилась как комиссар, я все сделала неправильно…
Белоусов вздохнул.
— Я хотел бы сказать вам нечто личное, если позволите, Александра Иосифовна.
— Разумеется.
— Вы, полагаю, не мыслите такими категориями, как честь.
— Где уж мне, дочери сапожника!
— Тем не менее я хочу, чтоб вы знали. То, как обошелся с вами полковник Щербатов — это бесчестно. Он мог и даже обязан был убить вас, это правда. Потому что вы враг ему, и враг опасный. Война есть война. Но использовать такого рода ситуации в личных целях — иное дело. Это подлость. За подобное вызывают на дуэль.
— Прошу вас, не говорите о нем так… Щербатов, разумеется, должен быть уничтожен вместе со всем, что он делает. Но не уважать его нельзя. Все, что между нами случилось — моя и только моя вина. Как и то, чего не случилось… Но до того ли теперь. Кирилл Михайлович, вы позволите задать вам вопрос?
— С условием, что вы тотчас же ляжете спать — да.
— Вам ведь никогда не были по душе ни советская власть, ни мое присутствие в