После того как Дарвин вернулся в Англию и внимательно изучил чучела вьюрков, имевшиеся в коллекции Зоологического общества Лондона, он описал 13 видов галапагосских вьюрков. Потомки общего предка (по всей видимости, южноамериканского), который гнездился на земле и питался семенами, на протяжении тысяч лет выработали те или иные адаптивные приспособления, соответствующие условиям на разных островах Галапагосского архипелага. «…Можно действительно представить себе, – замечает Дарвин, – что вследствие первоначальной малочисленности птиц на этом архипелаге был взят один вид и видоизменен в различных целях».
Клюв служит любой птице необходимым для выживания инструментом. Конечно, клевать яичницу легко всем. Но для птиц, питающихся семенами, небольшие различия в форме и силе клюва могут иметь существенное значение, особенно в периоды засухи. Не все семена и косточки одинаково легко расколоть, поэтому преимущество оказывается у птиц, обладающих более толстыми и сильными клювами. Принципы такой адаптации были подтверждены исследованиями британских эволюционных биологов Питера и Розмари Грант{347}, профессоров Принстонского университета, которые прожили на Галапагосах не один десяток лет. Гранты продемонстрировали, что изменения климатических условий действительно очень сильно повлияли на характер и количество пищи для вьюрков. При таких меняющихся обстоятельствах вариабельность структуры клюва отдельных птиц обеспечила им выживание путем естественного отбора, что подтверждает фундаментальные эволюционные принципы, сформулированные Дарвином в «Происхождении видов». Этому революционному труду, опубликованному в 1859 г., было суждено изменить направление человеческой мысли.
* * *
Биологическая эволюция по своей сути – постепенный процесс изменений, их отбора и воспроизведения; этим путем живые существа ради собственного выживания адаптируются к меняющимся условиям среды. Фридрих фон Хайек{348} в книге «Пагубная самонадеянность: ошибки социализма» говорил о своем глубочайшем преклонении перед Чарльзом Дарвином, «как и перед всяким, кому удалось первым разработать последовательную… теорию эволюции в какой-либо области». Однако Хайек тут же добавляет, что идеи Дарвина имеют корни в более ранних социокультурных трудах, в том числе Томаса Мальтуса и Адама Смита. Действительно, из записок Дарвина понятно, что в 1838 г., когда всеобъемлющая теория эволюции уже начала занимать его ум (с момента возвращения из путешествия на «Бигле» прошло меньше двух лет), он читал «Эссе на философские темы» и «Теорию нравственных чувств» Смита.
Идеи Смита, Дарвина и фон Хайека имеют много общего. Концептуальная нить, связывающая понимание социального порядка и эволюционную биологию, заключается в способности сложных биологических систем, свободно взаимодействующих с существующими обстоятельствами, к естественной организации, адаптации и установлению равновесия. Джон Кей, британский экономист, сделавший обзор{349} организованной обществом «Мон Пелерин» встречи на Галапагосских островах для Financial Times, описывает эволюцию как комплексный процесс, который позволяет «построить крайне сложные и эффективные системы без чьего-либо постороннего вмешательства».
Хайек называет такие спонтанные самоорганизующиеся и самокорректирующиеся системы системами расширенного порядка. В биологическом мире условия среды производят естественный отбор из ряда физических характеристик и типов поведения, обеспечивая оптимальную приспособленность и, следовательно, выживание живых организмов. Аналогичным образом в социуме, в том числе в рыночных системах, адаптивные стратегии возникают из поведения большого числа людей, выбирающих варианты, лучше всего соответствующие их личным возможностям и коллективным потребностям. И в том и в другом случае системы расширенного порядка появляются и развиваются в динамическом танце вариантов и отбора – без помощи всемогущего Создателя. Однако между биологическим миром и человеческим обществом есть различия в динамике организации и поддержания систем. Два из них имеют для нас наиболее важное значение, если мы хотим верно определить свое место в общем мировом устройстве.
Первое отличие, уже упомянутое в начале этой главы, – разница в скорости адаптации. Говоря простым языком, в биологической эволюции любого организма, в том числе человека, генетические вариации и приспособленность к условиям среды создаются спонтанными мутациями. Поэтому мы в той же степени не способны влиять на ход нашей биологической эволюции, как галапагосские вьюрки или любые другие создания. Биология человека, если мерить продолжительностью жизни одного поколения, развивается медленно.
С другой стороны, общественные и технологические достижения развиваются достаточно быстро. Каждое поколение людей передает следующему ценные знания и поведение, формируя культурное наследие. Со времен эпохи Просвещения и начала добычи ископаемого топлива наша социокультурная эволюция движется вперед особенно большими шагами, намного опережая биологическую адаптацию.
Второе важное отличие, отмеченное фон Хайеком, заключается в том, что, хотя свободное рыночное общество динамично и открыто в своем функционировании, оно не обладает свободой самоорганизации. Хайек утверждает, что, по мере того как сообщество, вышедшее за пределы связей между родственниками и ближайшими соседями, растет в размерах и масштабе, оно все больше скрепляется не только личными интересами и привязанностями, но и культурными правилами и ритуалами, которые люди перенимают друг от друга и передают следующим поколениям. Согласно Хайеку, между инстинктами и разумом помещается «традиция» (то, что я в этой книге называю интуитивными привычками), и она поддерживает общественный порядок{350}. В ходе культурной эволюции, сознаем мы это или нет, приобретенные нами привычки играют свою роль в формировании структуры общества. Но, как мы узнаем далее, традиции порой бывают весьма неподатливыми, ограничивая нашу способность к адаптации, когда она нам необходима.
* * *
Мозг настраивается на преобладающие условия существования с помощью привычек. Или, говоря более точно, мозг настраивает себя, приобретая привычки. Такая досознательная настройка, как вы помните, способствует эффективности рефлекторных реакций, и она необходима в повседневной жизни. Однако за рамками стандартных повседневных задач привычки могут быть как благословением, так и проклятием – в зависимости от гибкости имеющейся настройки. Без намеренной и сознательной оценки часто бывает сложно отличить адаптивные привычки от тех, что ограничивают наши возможности. Это объясняется тем, что традиции и привычки на уровне интуиции связывают нас с прошлым опытом, затрудняя поведенческие изменения.
Биологические особенности, которые мы приобрели в ходе эволюции, усугубляют проблему. У эволюции нет плана; она просто выбирает лучший доступный вариант из тех, что были полезны в прошлом. Это может оказаться весьма вредным для человека в тех случаях, когда, например, культурные обстоятельства подкрепляют наше внутреннее инстинктивное стремление хвататься за возможность быстрого получения выгоды вне зависимости от долговременных последствий. В результате – как мы можем наблюдать в современном обществе изобилия – мы, близоруко стремясь к вознаграждению, заключаем сделку с дьяволом и получаем эпидемию ожирения, финансовые злоупотребления и полное игнорирование будущих проблем.
Сегодня одной из разрушительных для здоровья и устойчивости общества привычек стало то, что мы смешали показатели экономического роста с идеей прогресса{351} и общественного благополучия. Это не всегда было так. Согласно Оксфордскому словарю английского языка, прогресс – это движение вперед или переход к лучшему состоянию; именно в этом понимании он служил вдохновляющей идеей западной цивилизации со времен Просвещения. Целями, к которым должно стремиться общество, стали считаться свобода, терпимость, равенство возможностей и социальный порядок. Каждое техническое достижение, каждый шаг на пути к новым знаниям, каждый усовершенствованный инструмент должен был приближать нас к идеалу и счастью; прогресс зависел от человеческой свободы и воли. Сейчас эта путеводная звезда постепенно гаснет перед нами. Прогресс все больше определяется экономическими терминами и становится просто синонимом увеличения производства товаров и оказания услуг.
В этой схеме объективным показателем прогресса становится валовой внутренний продукт (ВВП){352}, отражающий ежегодный рост внутренней экономики страны. В утверждении, что благополучие повышается при наличии доступных денег, необходимых для обеспечения достойного существования, конечно, есть смысл{353}, и многочисленные исследования, проведенные в разных странах мира, позволяют предположить, что при повышении дохода до уровня примерно $10 000 в год на человека это действительно так. Однако за пределами этой отметки картина вырисовывается неоднозначная. Так, в 2013 г. ВВП Соединенных Штатов составил $15,8 трлн{354}, что в пересчете на душу населения составляет $53 143. Более 70 % ВВП, $11,501 трлн, приходится на долю личных потребительских расходов. Тем не менее, несмотря на этот рост доходов и расходов, показатели субъективного уровня благополучия, например личное счастье, практически не меняются в США начиная с середины 1960-х гг., когда средний доход на душу населения был примерно втрое меньше, чем в 2013-м.