Воображение – и в качестве инструмента выживания, и как продукт вдумчивого любопытства – со времен кроманьонцев обеспечивало нам приспособляемость к переменам и накопление новых знаний. Сегодня оно приобрело особое значение, так как многие из привычных измерений повседневной жизни вокруг нас меняются и нам нужно постоянное подтверждение того, что сложность и незнание являются лишь прелюдией и стимулом к узнаванию. В сегодняшнем сложном мире нам необходимо сознательно холить и лелеять наше воображение.
Воображение, объединяющее рефлекторное и рефлексивное мышление, – ценный инструмент исследования для каждого человека, для науки и общества. Но также очевидно, что каждого из нас воображение подвигает к разному. Как видно на примерах историй людей, упомянутых в главах этой книги, для одного это может быть обеспечение района свежими продуктами, для другого – составление карты мозга человека как социального существа, для третьего – разработка нового подхода к образованию, для четвертого – понимание внутреннего рынка мозга, для пятого – создание эффективной транспортной системы и т. д.; в масштабах мира список будет бесконечным. Сила воображения, представляющая будущее и способная что-то изменить, создается не предметом рассмотрения, а человеческой сосредоточенностью, увлеченностью и умением – то есть самонастройкой. Также необходимые компоненты – самодисциплина и сила характера: они позволяют объективно оценить и подвергнуть сомнению привычные схемы повседневной жизни и порождающие их нарушения баланса и потребности.
Никакие перемены не могут быть простыми, а перемены в социальном поведении – особенно. Для них требуются коллективные усилия – объединенное воображение многих людей. Кроме того, как известно любому творческому человеку, даже самые замечательные открытия, подкрепленные убедительным и подробным анализом, редко ведут непосредственно к «правильному» решению. В какой-то момент бывает необходимо совершить смелый, но тем не менее подкрепленный знаниями прыжок. Такое видение, способное вырваться за рамки конкретного момента, сделать правильные выводы из опыта прошлого и реалий настоящего и вообразить их по-новому, мы называем мудростью.
Реприза
Мудрость: перенастройка на устойчивое будущее
Человечество создало цивилизацию, развивая определенные правила поведения и приучаясь следовать им… Зачастую эти правила запрещали индивиду совершать поступки, диктуемые инстинктом… Человек не рождается мудрым, рациональным и добрым – чтобы стать таким, он должен обучиться. ‹…› Человек стал мыслящим существом благодаря усвоению традиций – то есть того, что лежит между разумом и инстинктом[33].
Фридрих фон Хайек. Пагубная самонадеянность (1988)
Валовой внутренний продукт сам по себе не обеспечивает здоровья наших детей, качества их образования или их радости от игры. Он не включает в себя красоту нашей поэзии или крепость наших браков, разумность наших публичных дебатов или честность представителей нашей власти.
Роберт Кеннеди. Речь в Канзасском университете, 18 марта 1968 г.{344}
Позвольте мне вновь обратиться к тому, с чего я начал эту книгу. Собирая пазл нового видения прогресса, которое предполагает восстановление баланса с природной средой, мы не должны забыть о еще одной важной составляющей этой картинки. В социальной эволюции нашего вида биология и культура следуют параллельными путями, но с разной скоростью. Культурные перемены могут очень быстро и не без вреда для нас обгонять биологические изменения. Как я уже продемонстрировал вам в предыдущих главах, такое несоответствие обусловливает многие проблемы, с которыми мы сталкиваемся в развитом мире.
Чтобы вы лучше поняли, как складывается эта головоломка, я хочу вернуть вас к источнику знаний об эволюции. В Тихом океане, на экваторе, примерно в 1000 км от побережья Эквадора, лежат Галапагосские острова. Когда там побывал Чарльз Дарвин, эта отдаленная группа вулканических островов представляла собой, по его определению, «замкнутый мирок». Такой она остается и сейчас благодаря строгому надзору эквадорского правительства и местного комитета по охране природы. Галапагосы, расположенные при слиянии трех океанических течений и до сих пор подвергающиеся воздействию вулканической и сейсмической активности, которая сформировала их 8–10 млн лет назад, остаются уникальной экологической системой. Именно эта система помогла Дарвину сформулировать его принципы эволюционного учения.
Поэтому я был очень рад возможности поучаствовать в организации специальной встречи общества «Мон Пелерин»{345} (MPS) под названием «Эволюция, гуманитарные науки и свобода», проходившей на острове Сан-Кристобаль в галапагосском кампусе Университета Святого Франциска в Кито. Наша встреча вполне соответствовала по духу представлениям Фридриха фон Хайека о сообществе людей, которые, занимаясь естественными науками в самом широком смысле, должны продвигать в массы «принципы и обычаи свободного общества».
Сан-Кристобаль, самый восточный остров архипелага, был первым, к которому корабль Дарвина «Бигль»{346} пристал 17 сентября 1835 г. На том месте, где ученый впервые ступил на землю Галапагосов, буквально в нескольких шагах от университетского исследовательского центра, теперь стоит памятник. Примерно в полутора километрах к югу вырос административный центр Галапагосов Пуэрто-Бакерисо-Морено, процветающий город с населением более 6000 жителей, но, если не принимать его во внимание, первое впечатление от острова удивительно похоже на то, что описывал в своем дневнике Дарвин.
Скалистое побережье острова сложено из черных вулканических пород, на фоне которых эффектно выделяются суетящиеся повсюду ярко-красные крабы. В трещинах и под камнями прячутся черные морские игуаны – «бесы тьмы», как называл их Дарвин. Сегодня на берегу уже не встретишь валяющиеся панцири гигантских черепах – тяжеловесных созданий, которых раньше нещадно истребляли заходившие на острова китобои; выжившие потомки тех черепах сейчас служат туристической достопримечательностью и находятся под строгой охраной. Однако морские львы до сих пор многочисленны, и если они не ловят рыбу в океане, то нежатся на солнышке прямо на общественных пляжах у набережной.
Знаменитое путешествие «Бигля» продолжалось почти четыре года, когда Дарвин наконец оказался на Галапагосах. К тому времени идея общих принципов устройства живого мира уже формировалась у него в голове, и пять недель наземных экспедиций, сбора коллекций и плаваний между 19 островами лишь укрепили его в этих мыслях. Естественная история архипелага показалась Дарвину «исключительно любопытной», особенно тот факт, что на всех островах как флора, так и фауна слегка различались. Учитывая, что острова были созданы в результате извержений и расстояние между наиболее крупными образованиями составляет от 50 до 100 км, маловероятно, чтобы когда-либо они были единым участком суши. Нелетающие бакланы, игуаны, голубоногие олуши, ястребы, гигантские черепахи – встреча с каждым из этих животных все увеличивала восторг Дарвина, заметившего, что «различные острова в значительной степени населены различным составом живых существ». Практически помимо своей воли Дарвин постепенно начал задумываться о том, не стал ли он свидетелем происходящей прямо перед ним адаптации к различающимся условиям существования. Это были опасные мысли для тех времен, потому что каждое животное или растение тогда считалось чем-то неизменным, созданным Творцом.
Еще более усложняли дело галапагосские вьюрки. Как признался сам Дарвин в своих «Дневниках и замечаниях» о путешествии на «Бигле», опубликованных в 1839 г. по возвращении в Англию, поначалу он не придал особого значения этой «совершенно своеобразной группе вьюрков, родственных между собой одинаковым строением клюва, короткими хвостами, одинаковой формой тела и оперением». Я вполне понимаю это первоначальное упущение Дарвина. Хотя теперь эти птицы приобрели огромную известность в научных кругах, на самом деле они совершенно невзрачны, и на них легко не обратить внимания. Маленькая гостиница, в которой я жил, располагалась прямо над гаванью. Учитывая, что мы находились на экваторе, а с океана задувал свежий ветерок, закрывать окна не было необходимости, так что каждое утро вьюрки с удовольствием присоединялись ко мне за завтраком. В полном соответствии с описанием Дарвина, у птичек размером примерно с британского воробья были короткие хвосты и грязновато-черное оперение. Мне легко было заметить различия в размере и форме клювов – и никак от них не зависящее общее пристрастие к яичнице.