«Ишь, ехать к водам с пустыми руками ему не можно, надобно деревни заложить или продавать, так таких мало у нас найдется. Если Чаборчино продать, так не с чем и жить…»
Не успел Петр Семенович намекнуть своей жене о конфузной истории с письмом Румянцева, как слух пошел гулять по Москве.
В тот же день, к вечеру, к дому Румянцевых подъехала карета. Это Мария Андреевна Румянцева, мать опального генерала, приехала проведать невестку. И сразу дала понять, что Москва уже знает о скандальном письме, вызвавшем пересуды в светских кругах.
– И что ты так переживаешь, голубушка? – сразу заговорила Мария Андреевна, и сама охочая до светских сплетен. – Не перебесился еще… Ты ж его знаешь…
– Господи, стыд-то какой, уж вся Москва знает. Да и может ли у нас быть что-нибудь тайным? Неужто граф Салтыков дал кому-нибудь почитать его письмо? Теперь слух разойдется, всяк скажет, почему он ехать сюда не хочет.
– Никто на Петра Семеновича и не ссылается. Это мне сказала по секрету графиня Вельская, а ей – княгиня Волконская…
– Боже мой, ну почему ты не накажешь его?! – И столько ярости прозвучало в голосе графини, что Мария Андреевна замахала в суеверном ужасе руками.
– Ты брось свои причитания, он отец твоих детей. Что ты значишь без него?
– Уж сидела бы я одна, такова моя судьба. Коли Бог мне определил, так буди его воля святая. Коли я рождена на все горести, пусть будет так. Ну а почему, матушка, такая выпала мне судьба? Ведь я истинно никому не помешала и ни в чем препятствий не делаю, никаких происков против него не замышляла. Неужели за эти годы он не увидел всю искренность моей любви к нему? Все огорчения сносила, все надеялась, что и он, увидев мою преданность, сжалится. Но нет, нонешний случай доказывает, что все позабыл, навлекает на себя предосуждения, а меня к сокрушению ведет… Господи, прости его грешного! Только во век мой единую надежду на Бога полагала и теперь уповаю на Его единого; может, смягчится его сердце, и он увидит, что я не таковая жена, как он себе воображает… А что ж мне теперь делать?
Мария Андреевна искренне удивилась тому, как близко к сердцу приняла графиня Румянцева измену своего мужа: всю жизнь Мария Андреевна провела при дворе и всякого навидалась, а главное – в ее время мало кто хранил супружескую верность.
– Ты уж не суди его так строго-то! Семь лет была война! Устал, поизносился, вот и хочется в мирной жизни поразвлечься. – Мария Андреевна пыталась урезонить и успокоить невестку.
– Здесь ли ждать, что он надумает, или в деревню уехать, скрыться ото всего этого отвратительного, что ждет меня здесь… Разговоры, слухи, нашептывания… Пусть сам решает…
Мария Андреевна догадалась, что Екатерине Михайловне необходимо высказаться, и не мешала ей.
– Пусть сам решает… Пусть присылает кого угодно заниматься домом и детьми, пусть присылает доверенность для закладу или продажи деревни, без того денег не достать. Да и на воспитание детей нужны деньги. О чем он только думает? Ох, в каковое состояние он меня привел своим письмом! Если б он знал мое отчаяние… Думала ли я когда, что таковым вот явным образом он будет доказывать, как несносно жить ему вместе со мною… Ни себя не жалеет, ни мнения света не страшится, ни гнева ее величества…
– Ее величество не раз уж спрашивала о нем… Своим приятелям он пишет: «Да что я ей делаю? Я все, что свое имею, в ее руки отдал». Видно, дошел до него слух, как ты переживаешь разлуку с ним.
– Нет уж, Петр Александрыч, такой дурой больше не буду, как до сих пор. Правда, все было на мне, все хозяйство, все хлопоты деревенские и домовые, все утешалася, что придет конец войне и моим горестям и будем жить по-прежнему. А теперь вижу иное: когда неволя ведет его жить вместе со мною, так он все время отыскивает новые способы уклониться от этого. А если я ему говорю правду, то сердится на меня. Никто не любит правды. Пусть знает, что коли хочет жить вместе, то надобно оставить езду к водам и приезжать сюда или в лифляндскую деревню, я с охотой к нему поеду и ничего в жизни не пожалею, чтобы сделать его жизнь счастливой и благополучной. Если ж к водам поедет, то пусть дом и правление препоручает кому угодно. Хватит с меня… Соберу все крепости, письма и все, что ему принадлежит, с описью отдам вам, матушка, или кому прикажете. Не хочу больше заниматься его делами. Хватит! А то он будет ездить со своей полюбовницей да веселиться, а я здесь плакать, да крушиться, да в долги входить.
– Что-то ты уж больно горяча, ничего еще толком не знаешь, а уж решение принимаешь. Такова уж наша бабья доля – провожать на войну да дожидаться возвращения. Ты все время забываешь, что семь лет шла война, – успокаивала Мария Андреевна, зная, конечно, что ее слова вряд ли доходят до сознания невестки.
– Тяжко мне, матушка, уж шесть лет это иго на себе ношу, знаю, каково сносить, знаю, чем это все кончится. Апраксин повсюду таскал свою б…, а теперь дошло до того, что вся семья разорена, жене нечего есть, а детей по миру пришлось пускать. Если уж не хочет возвращаться ко мне, пусть я свой век кончу в деревне. И почему я так рано перестала бывать в свете? Как вышла замуж, пошли дети, я и перестала бывать в свете. А что из этого вышло? Он привык повсюду бывать один, никуда меня не брал. А теперь привык и вообще не хочет возвращаться, да еще просит денег… Как дух во мне удержался после такого зловредного письма!
Мария Андреевна уехала, а Екатерина Михайловна взяла щипцы и, поправив свечи, снова задумалась о своей нелегкой судьбе покинутой жены.
Екатерина Михайловна сдержала свое слово, выстраданное в таких мучительных раздумьях. После письма Румянцеву, в котором все ему высказала, она не занималась делами до тех пор, пока не получила его указания. Денег она ему послала, но мало, сколько могла набрать. Она не могла заложить свои деревни и пустить все на ветер, она должна была думать о будущем своих детей. Не имея доверенности от Румянцева, она не могла распоряжаться его имуществом, деревнями. Стойко выдержала Екатерина Михайловна упреки графа в том, что она, дескать, живет не своим умом, слушает всяческие сплетни о нем, не помогает ему преодолеть обиды и унижения, которые выпали на его долю от новой императрицы.
Так вот они и жили эти месяцы: она упрекала его в неверности и нежелании жить вместе с детьми и женой, а он упрекал ее в непонимании его душевного состояния, его обиды на новое российское правительство, не оценившее его воинских заслуг перед Отечеством.
Екатерина Михайловна в ответ на упреки графа писала ему, что она никогда не поступала по советам людским, ни у кого не спрашивала, как поступать ей в том или ином случае, всегда слушалась голоса своей совести и не чувствует себя виновной перед ним ни в чем. Сколько горя бы ни выпадало на ее долю, она всегда все эти тяготы носила на сердце, слова не обронила, никому не жаловалась. Да и откуда же она могла узнать, что он по-прежнему живет в Гданьске? Кто ни приезжал из Гданьска в Москву, каждый уверял ее, что граф вскорости приедет в Москву. Она и ждала этого приезда со дня на день, а он, оказывается, ждал от нее денег, писем, посылок. Куда ж она могла посылать, если ждала его приезда, а сам он замолчал, обиженный ее молчанием? Вот так они и жили, каждый затаив обиду на сердце. И никто не хотел уступать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});