Дом часто навещали племянницы, порой их было не менее пяти-шести, не считая обожателей и ухажеров. Вечера и свободные дни в конце недели были веселыми, звучали музыка и песни, то и дело прерываемые смехом. Рейчэл никогда не чувствовала себя одинокой. Только весной она поняла, что это вовсе не случайность, а скорее результат просьбы Эндрю из Вашингтон-Сити к Энди:
— Поддерживай дух тетушки.
В сенате Эндрю сидел рядом с Томасом Гартом Бентоном, и они вновь подружились. Эндрю протянул также оливковую ветвь генералу Уинфилду Скотту, с которым ссорился по поводу полномочий военного департамента. Генри Клей несколько раз обедал с ним в таверне О’Нила.
В Рождество Рейчэл помогла украсить дом Джонни для большого семейного приема, развесила гирлянды на стенах, а остролист и омелу — на окнах. Джонни сказал ей, что, по его предчувствиям, почерпнутым из газет и разговоров, Эндрю станет следующим президентом, и добавил озадаченно:
— Твой муж — удивительный человек, самые лучшие и близкие друзья никогда не знают его намерений.
«Странное выражение, — подумала Рейчэл. — Просто мы никогда не ценили по-настоящему Эндрю».
После праздников Рейчэл получила возможность осуществить свое желание, которое лелеяла несколько лет: иметь на территории Эрмитажа небольшую церквушку, куда ее друзья и родственники могли бы приходить по воскресеньям на утреннюю службу и раз в неделю — на добрую вечернюю молитву. Церковь была построена из кирпича примерно в миле от дома и выглядела, как школьное здание в Новой Англии — без шпиля и портика, внутри на кирпичном полу стояло сорок неокрашенных скамей. Строительство церкви зимой и поиски пастора потребовали от нее больших усилий. Весной Рейчэл посадила в саду мальву, белые и фиолетовые гелиотропы, тигровые лилии, белую сирень, многие клумбы были окаймлены мятой и тимьяном. При входе в сад к прочному суку гикори были подвешены качели, на которых развлекались дети, посещавшие Эрмитаж. Некоторые деревья, привезенные друзьями из отдаленных мест, — розовая магнолия из Японии, инжир с Юга начали цвести.
В течение ряда лет в Эрмитаж поступало около двадцати — тридцати наименований газет, но потом Эндрю отказался от них, оставив лишь нашвиллские. Куда приятнее было наблюдать за влюбленностью окружавшей ее молодежи. Двадцатитрехлетний Энди был сражен младшей дочерью Джонни, шестнадцатилетней Эмилией, рыжеволосой красоткой с тонкими чертами лица в стиле Донельсонов. Ее брат Джонни противился этому браку, поскольку они были родственниками во втором колене. Рейчэл предоставила им убежище в Эрмитаже.
— Каюсь, я сентиментальна, но не думаю, что нужно подавлять любовь.
Как-то в конце мая Рейчэл заметила по переменам в тоне и поведении членов семьи, что произошло нечто неприятное. Она попросила Энди рассказать ей, в чем дело.
— Дядюшка запретил мне передавать такого рода информацию. Она не заслуживает внимания.
— Дорогой, ты не умел скрывать секреты, даже когда был еще ребенком.
— Тетя Рейчэл, дядя объяснил, что люди, поддерживающие Крауфорда, приходят в отчаяние, понимая, что он теряет свои позиции, и поэтому они стараются вывести дядю из равновесия.
Энди колебался, но не мог не подчиниться требованию, которое выражали ее глаза.
— Джон Овертон получил письмо от сенатора Джона Итона с просьбой предоставить подробную информацию и доказательства относительно вашего брака… с тем чтобы они могли положить конец слухам в Вашингтоне.
Рейчэл вскрикнула:
— Разумеется, Джон не выполнил эту просьбу!
— Не знаю, тетушка Рейчэл. Мы не обсуждали этот вопрос.
— Тогда я должна обсудить. Энди, прикажи немедленно оседлать лошадь.
Рейчэл не стала стучать во входную дверь: при такой приятной погоде Джон наверняка находится в своем саду. Она застала его за подготовкой грядки для цветов. На ее скоропалительный вопрос, что он сделал в связи с письмом Итона, он сказал:
— Ничего. Такие нападки недостойны ответа.
Рейчэл тотчас же опустилась на грубую скамью, попросив у Джона прощения за допущенную ею мысль, что он проявил нескромность. Он сел рядом с ней, обнял за плечи, разделяя ее огорчение:
— Рейчэл, как твой друг и адвокат семьи должен дать тебе совет не интересоваться такими вопросами. Они не должны занимать место в твоей жизни.
— Джон, лучше знать, чем воображать драконов, не так ли?
Он отошел на небольшое расстояние от нее и сказал так тихо, что она едва расслышала:
— Истина редко столь же отвратительна, как мы себе ее воображаем.
— Тогда будь добр, Джон, дай мне посмотреть письмо Итона.
Через боковую дверь они вошли в его кабинет. Она слышала, как наверху играли дети. Джон вытащил письмо из ящика письменного стола и протянул ей. Она прочитала:
«Уважаемый сэр!
Сегодня я написал мистеру Кратчеру просьбу, чтобы он и вы представили мне информацию относительно обстоятельств женитьбы генерала Джэксона. Поскольку сейчас он стал наиболее серьезным соперником, его противники направляют все свои залпы против него, и вчера один мой друг сказал мне, что они готовят нападки на него на этой почве. Они несомненно постараются броско и фальшиво представить факты, и, хотя неделикатно влезать в семейные дела человека, необходимость требует, чтобы мы по меньшей мере имели на руках данные для защиты».
Рейчэл положила письмо на стол. Ее грудь быстро поднималась и опускалась, спазм в горле не пропускал воздух в легкие. Сердце щемило. Джон налил ей воды из тяжелого серебряного кувшина, с его уст сорвался упрек в собственный адрес.
— Нет, Джон, так лучше. Не можешь ли отвезти меня домой?
Два дня она лежала в постели, ругая себя за то, что поддалась болезни, ведь неприятности улетучатся со временем. И эти неприятности также.
Эндрю возвратился в середине июня с известием, что снял для себя и нее номер в таверне О’Нила. Он даже подыскал колледж для Эндрю-младшего и нашел, что колледжем управляет способный баптистский священник. Эндрю выглядел хорошо, его кожа загорела, глаза были ясными и спокойными. Рейчэл была довольна тем, что впервые политика и его характер не находились в конфликте друг с другом. Хотя он не пропустил ни одного заседания сената, он выступил только два раза и даже в случаях, когда был вовлечен в спорные вопросы, такие, как требования по улучшению внутреннего положения и «справедливые тарифы», оставался спокойным. Предварительные голосования на массовых митингах и смотрах милиции говорили о том, что народ считал его своим фаворитом, но даже когда появились пересуды, будто его шансы уменьшились, он не встревожился и заявлял, что вовсе не гонится за креслом президента, как Клей и Крауфорд.
— Эндрю, я должна спросить тебя, чтобы знать, как строить будущее. Как ты считаешь, вернешься ли ты в Вашингтон на очередную сессию сената или же поедешь прямо в Белый дом?
— Согласно нашим оценкам, голоса разобьются между Адамсом, Клеем, Крауфордом и мною. Сомневаюсь, чтобы кто-то из нас получил большинство голосов избирателей. Поэтому выборы будут перенесены в палату представителей.
— Что произойдет, если палата выберет кого-то другого президентом?
Эндрю промолчал, пробираясь через возможные варианты ответа на ее прямой вопрос, словно через густую чащу. Через несколько минут он пробился через нее, вышел на освещенную солнцем сторону и одобряюще улыбнулся ей, пожав при этом плечами.
— В таком случае мы задержимся, чтобы поздравить президента, затем положим наши сундуки в карету и отправимся домой.
— Не испытывая плохих чувств и сожалений?
— Не испытывая.
— Даже если придется поздравлять Уильяма Крауфорда?
Эндрю сжал кулаки:
— Дорогая, из тебя вышел бы неплохой прокурор.
Рейчэл заметила, что больно уколола его.
— Я просто пытаюсь выяснить, что мы будем делать дальше, — мягко сказала она. — Если будет выбран кто-то из этих деятелей, мы будем дома к концу марта и останемся?
— Навсегда, — мрачно сказал Эндрю.
— Что ты намерен делать в отношении выборов?
— Оставаться дома и наблюдать. Может быть, напишу несколько писем. Мои советники хотят, чтобы я побывал на смотрах и пикниках и встретился с людьми. Они говорят, что это — новая форма ведения кампании, поскольку впервые президент вместо конгресса выбирается избирателями. Но я, конечно, не пойду на такие встречи. Но можем ли мы 4 июля устроить день открытых дверей? В этом году 4 июля приходится на воскресенье.
Жаркое на углях стало распространенной едой на пикниках, и поэтому Рейчэл вырыла около старой хижины большую яму для жарения оленины, говядины, баранины. Пришли четыреста соседей, они с удовольствием закусывали жареным мясом, слушая острые речи и чтение редакционных статей. Статья, вызвавшая наибольшие насмешки, принадлежала луисвиллской газете, утверждавшей, что на военном смотре в Огайо, где Эндрю побил при предварительном голосовании Генри Клея, «изгоями дня были хулиганы, подонки общества».