Голос угас. Золотые язычки всплеснули, забились, сплавились обратно в огненный шар. В нем обозначилось знакомое лицо.
– Ингус! – в отчаянии воскликнула я. – Прости, я забыла спросить про тебя! Он хотел сказать! Но как-то не получилось!
– Наша магия подняла слишком много шума, а в лесу бродят Авы! В эту ночь им положено собирать какую-то там траву! – отвечал Ингус. – Надо удирать!
И развился в огненную змею, и охватил мои колени, пытаясь взмыть по спирали к лицу. Но тут же скатился наземь.
– Ингус!..
Медленно, с трудом, как бы не полностью владея своим телом, огненный змей сбился в огненный шар.
– Я сумею защитить тебя. Вот только немного опомнюсь… – сказал Ингус, и слезы навернулись мне на глаза. Колодец на скрещении жил отнял у него слишком много огня…
Я взяла его в ладони и пошла сквозь лес.
Глава двадцатая, о цыганской свечке
– Славный у меня конек, только жаль – коротконог, каждый камень по дороге задевает парню ноги… – напевал Мач.
Но никакого там конька, ни длинноногого, ни коротконогого, под ним не было. А просто шагал он по дороге, безмерно довольный тем, что предстоит увидеть Ригу.
И наслаждался свободой.
Когда господин Бауман спросил Сергея Петровича, кто из его несусветного эскадрона может тайно доставить письмо в Ригу, тот сразу же назвал Мача. Конечно, больше доверия как гонец внушал Ешка. Он бы выпутался из любой опасной ситуации, а Мач – вряд ли. Но против Ешки было два веских довода. Во-первых, цыганская кибитка продвигается медленно, а во-вторых – не перекупят ли цыгана те шпионы Бонапарта, которых в Риге и около было хоть пруд пруди?
Случаи вербовки цыган той или иной войсковой разведки имели-таки место. И при всем хорошем отношении к Ешке его кандидатура сразу отпала.
А Мачу даже особо врать бы не пришлось. Нанялся провожатым к гусару, тот застрял на оккупированной территории, нашел пристанище у местного барона, сохранившего относительную верность законному правительству, и послал с пареньком депешу своему начальству. А паренек с депешей – вот он я!
Объяснил Бауман, что не сразу нужно ломиться в Рижский замок, где ныне резиденция генерал-губернатора, а сперва попытаться найти господина Тидемана, бывшего прусского, а ныне русского офицера. Если только он в Риге. И передать ему словесный привет, а он уж поможет доставить гусарское послание куда следует. Если же Тидемана где-то носит нелегкая – то взывать о помощи к любому человеку в русском мундире, какой встретится возле замка.
Выпускать гусара из баронской усадьбы господин Бауман не стал. Хуже того – приказал господину барону холить его и лелеять, сколько потребуется. Сам отправился разыскивать эскадрон – и сам же нашел его по шуму. Ешка и Адель, как всегда, сцепились из-за ерунды. Баварец растолковал Адели положение дел – и она сразу сообразила, что за ночной гость пожаловал к гусару. Но сверкнул на нее глазами Бауман – и короткое, звучное имя полководца замерло на ее губах.
Так что Мач весело шагал по большаку, напевая песенки, а вдали бродили по лугам отзвуки пастушьих песен. Ведь, несмотря на вражье нашествие, жизнь продолжалась, выгоняли по утрам скотинку на пастбища, давали девушкам-пастушкам ломоть хлеба и клубок со спицами, а уж пели они без всякого хозяйского приказа – чем лучше и охотнее поет крестьянская девица, тем она прилежнее, это все женихи знают.
Мач был снабжен деньгами, хоть и небольшими. И часть дороги проехал верхом на баварской лошади. Адель и Ешка проводили его так далеко, как только могли, под прикрытием ночной темноты, чтобы успеть вернуться до света к баронской усадьбе, ведя эту лошадь в поводу. Обстоятельства заставляли вернуть ее законному хозяину.
Господин Бауман прикинул так и этак, почему бы это отправился к барону в гости полковник Наполеон. И вывод ему очень не понравился. Он поделился своими опасениями с Аделью – и та обещала, что вместе с цыганом присмотрит за усадьбой.
Вот и получилось, что эскадрон совсем развалился.
Нельзя сказать, что это так уж огорчало Мача. Все-таки благодаря поручику Орловскому пережил он немало неприятных минут. И Адель для него особого интереса не представляла. А Ешка – тот и вовсе частенько казался ему подозрительным и опасным типом. Но раз уж судьба свела – он странствовал и воевал бок о бок с этими людьми, то и дело забывая о своей главной мысли – освободиться бы от них от всех наконец и отдаться исключительно борьбе за свободу!
Так что шагал Мач по дороге, напевал и усмехался, вспоминая прощальную штучку Ешки.
Цыган достучался до знакомого корчмаря, и тот почти перед рассветом впустил их в корчму, выкинул на стол ковригу хлеба, отскреб от сковороды сколько там осталось пригоревшей кровяной колбасы, а также оставил в полном их распоряжении пивную бочку. А сам отправился присмотреть за лошадками, здраво рассудив, что за четверть часа двое мужчин и женщина много пива не выдуют.
– А давай спорить, что я выпью всю эту бочку, пока горит свечка, – сказал Ешка, когда дверь за корчмарем захлопнулась.
– Какая свечка? – недоверчиво спросил Мач. – Вот такая?
И показал руками, как обнимают столетний дуб.
– Вот такая, – Ешка покопался в штанах, причем запустил в карман руку чуть ли не по плечо, и добыл свечной огарок, толстенький, но короткий.
– Бочку пива? – изумилась Адель. – А на что спорим?
– На твой поцелуй! – уже не глядя на Мача, заявил цыган.
Встретились два взгляда – одинаково веселых и одинаково упрямых.
– Значит, если выпьешь, пока горит свеча, я тебя целую? – уточнила маркитантка, которой не привыкать было к галантным пари. – А если нет?
– Тогда я тебя целую.
От такой наглости Адель на секундочку онемела.
А Мачу, напротив, наглость эта очень понравилась. И он уж подумал было, что можно на такую удочку подловить Качу, да вспомнил, что нет у него больше Качи…
– Не пойдет, – твердо сказала маркитантка. – Давай на что-нибудь попроще спорить.
Они перебрали все возможные и невозможные заклады, остановились на обыкновенном рубле, и Ешка был торжественно поставлен перед бочкой.
Он зажег свой огарок, установил на столе, отвинтил кран, наполнил кружку, с большим удовольствием выпил ее и задул огонек.
– Эй, мы так не договаривались! – воскликнула Адель.
– Именно так мы и договаривались. Я сказал – выпью бочку, пока горит свеча. А когда я не пью, ей гореть незачем, – объяснил Ешка.
Адель расхохоталась. И хохотала долго, но целоваться отказалась наотрез. Более того – отдала огарок Мачу, чтобы Ешка больше никому не морочил голову цыганской шуточкой. И, убедившись, что он поел и взял с собой продовольствия на дорогу, выпроводила парня из корчмы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});