Читать интересную книгу Реки не умирают. Возраст земли - Борис Бурлак

— Не беспокойтесь...

Георгий вернулся от начальника управления тоже в хорошем настроении. Ну, если и дальше пойдет так, то жить  т в е р д о в и к а м  вполне можно под командой нефтяника. Напрасно пугали Шумским. Делить им нечего: земля общая. А что касается славы, то не из тех он, Каменицкий, кому не дают покоя чужие громкие победы.

Вечером ему позвонила Метелева: сможет ли он принять ее по делам газеты?

— Что ж, заходи, Павла.

— Можно сейчас?

— Заходи, заходи, рабочий день все равно кончается.

— Хорошо, — сказала она, обидевшись на его слова о рабочем дне: никто не собирается отнимать у него дорогое время на пустяки.

Георгий встал, прошелся по своему кабинету, действительно похожему на краеведческий музей. Странно, неужели он волнуется, как мальчишка перед свиданием? Ну-ну, брат, не будь смешным, возьми себя в руки. Не к лицу тебе все это юное волнение.

Но он ходил и ходил от стола к двери и обратно, с нетерпением поглядывая на часы. Надо бы послать за ней машину. Как он сразу не догадался?

А Павла так спешила, что едва не угодила под троллейбус.

— Куда вас несет?! — крикнул водитель, высунувшись в окно.

И тогда Павла с опозданием и резко отпрянула назад. Троллейбус плавно тронулся дальше. Все пассажиры — и стар и мал — с укором поглядели в ее сторону. Павла постояла на тротуаре, чтобы унять озноб от проклятого испуга. Наконец, вздохнув с облегчением и выругав себя покрепче, она, уже не торопясь, пошла на зеленый свет, который,вспыхнул на противоположной стороне улицы, где белело в тени кленов старинное здание геологического управления.

— Что с тобой? На тебе лица нет, — сказал Георгий, встретив ее на пороге кабинета.

Павла рассказала в нескольких словах.

— Ну и москвичка, — только и заметил он.

— Второй случай в моей жизни. Первый был именно в Москве, когда я остановила все движение на улице Горького. Тогда мою рассеянность можно было понять, а сегодня мне и оправдаться нечем.

— Так что у тебя, Павла?

— Я собираюсь выступить с большой статьей о Молодогорском комбинате. Хотела посоветоваться.

— Давай почитаем.

Он поудобнее устроился за рабочим столом, взял красный карандаш. Павла села в кожаное кресло у стола и не сводила с него глаз. Он читал бегло, откладывая в сторону крупно исписанные женским почерком листы бумаги. В одном месте слабо улыбнулся, хотел что-то сказать, но не сказал и продолжал читать с тем же озабоченным, выражением лица. Она перестала наблюдать за ним, поняв, что статья ему не нравится, и начала исподволь рассматривать комнату. Сколько тут собрано всего! И, как верный страж всех этих земных сокровищ, над высокими шкафами, полками и стеллажами, точно на взлете, раскинул длинные крылья великолепный беркут. Павла загляделась на орла и не заметила, как Георгий закурил, отложив в сторону последнюю страницу ее статьи.

— Написано гладко, — вполголоса, раздумчиво проговорил он, затягиваясь пряной болгарской сигаретой.

Павла сбоку посмотрела на него.

— Чем же вы недовольны?

— Не обидишься?

— С какой стати? Я и пришла, чтобы узнать ваше мнение.

— Ну, если не обидишься, скажу откровенно: статья написана этак по-дамски, что ли.

— Мягко?

— Не в том дело, что мягко.

— Ничего не понимаю, Георгий Леонтьевич.

— Дело не в стиле, в логике.

— То есть?

— Ну вот и обиделась.

— Ничуть.

Лицо ее покрылось пятнами шафранового румянца, но она упрямо не отводила взгляда, как, бывало, раньше.

— Ты написала без учета сложной предыстории комбината...

— В этом и заключается  д а м с к а я  логика?

— Ну, поймала на слове!.. Твои доказательства не учитывают возражений давних противников ярской руды. Тебе нравится комбинат. Мне тоже он по душе. Но так легко сбиться с инженерной точки зрения на эмоциональный лад. А нам с тобой нужно воевать не только горячо, но и во всеоружии.

— По-моему, всем ясно, что это единственный в своем роде комбинат, где производится не просто чугун, а природнолегированный чугун, не просто сталь, а природнолегированная сталь.

— Но руда идет в домну в сыром виде, необогащенной.

— Все по вине министерства, которое будто не знает, что многие заводы берут наш металл нарасхват, считая его лучше такого же по составу, но обычного легированного металла.

— А чем он лучше, насколько лучше?

Павла смутилась, пожала плечами.

— Э-э, матушка! Вот и начинаются эмоции! А Госплану нет никакого дела до наших чувств. Ему подавай технические выкладки.

— Но, согласитесь, я не инженер, моя задача обратить внимание на актуальную проблему.

— Да ты знаешь, сколько бумаги исписано защитниками комбината? Горы! Одних диссертаций защищено без малого десяток! А воз и ныне там.

— Что же делать?

— Изучить проблему не хуже самых тонких знатоков.

— Возможно, мне это не по силам.

— Ну-ну! Ты человек новый, и тебе сразу кое-что бросается в глаза. Только не спеши. Надо поговорить с самыми разными людьми, не с одним директором комбината. Внимательно выслушай все за и против, а потом уж выступай в газете... Что, расстроил я тебя? Ничего, Павла, ты настойчивая, у тебя получится, должно получиться. И знаешь, какой еще должен быть вывод? Вся эта история с комбинатом, который строится уже четверть века, свидетельствует о том, как иной раз, вольно или невольно, притормаживается ход технической революции. Вот ведь в чем беда. Ни в коем случае нельзя уклоняться от смелых инженерных решений, иначе и сам отстанешь и других потянешь назад.

— Похвально, что вы, геологи, думаете за металлургов.

— Приходится. И не только за металлургов. Вот недавно шли споры вокруг газового месторождения. Открыли такое редкое богатство, — триллионы кубометров в обжитом районе, — а подступиться к нему не знали как. То, видите ли, сложно очищать газ от его компонентов. То, оказывается, у нас нет подходящей марки стали, которая была бы пригодна для газопроводов. И кое-кто уже заговорил о том, что зря нашумели в газетах. Но выясняется, что французы имеют опыт эксплуатации подобных месторождений и готовы сотрудничать с нами. Где-где, а в технике не грех держать нос по ветру. Японцы, например, ловко умеют подхватывать новые технические идеи. Стало быть, и нам кое в чем следует подтянуться.

Георгий взял телефонную трубку. Звонили издалека, из Восточной экспедиции. Когда он окончил разговор, Павла нехотя встала.

— Спасибо, Георгий Леонтьевич.

— Я провожу тебя, все равно надо поразмяться после кабинетной сидки. А статью подари мне на память.

— Зачем вам всякие дамские изделия?

— Не злословь. Твоя статья навела меня на одну мысль. Журналисты нет-нет да и подтолкнут нашего брата инженера.

Они вышли на улицу. Жара спала. С севера, с гор, тянул прохладный ветерок. И дышалось теперь полегче, хотя раскаленные за день мостовые и дома еще как следует не остыли.

— Насколько я понимаю, ты решила остаться в области, — как бы между прочим, сказал Георгий.

— Да, поработаю пока.

— Почему пока?

Он взял ее под руку, заглянул в глаза. Она выпрямилась, чтобы, не дай бог, не привалиться к его плечу, как, бывало, в молодости, но руки не отняла.

— Пойдем ко мне чаевничать, — предложил он на том самом перекрестке, где она чуть не попала под троллейбус.

Павла искоса, украдкой посмотрела на него.

— Поздно уже, Георгий Леонтьевич.

— Жаль.

Они помолчали, испытывая неловкость: Павла оттого, что Георгий так запросто пригласил ее к себе, а он был смущен отказом, который показался ему двузначным — и в том смысле, что вообще все поздно.

Помедлив, она сказала:

— Когда у меня будет собственный угол в городе, я позову вас на новоселье.

— Обязательно приду. А то живу бирюком в своих хоромах и не знаю, куда себя девать по вечерам. Завел белого пуделя, с которым мы и перелаиваемся на сон грядущий.

Павла тихонько рассмеялась, безотчетно налегая плечом на его плечо.

— Я уже дома, — сказала она и тут же отстранилась.

Он постоял у. гостиницы еще с минуту, раскуривая сигарету. (Все как в юности с ее неумением продлить вечерние свидания!)

— Лака ночь, как говорят сербы. Доброй ночи!..

И Георгий круто повернул обратно, к парку, над которым космической ракетой возвышался белый минарет.

Вот и опять он остался наедине со своими воспоминаниями. Стоило ему прочно обосноваться на одном месте, как он все чаще мысленно окидывал прожитые годы. Раньше кочевая жизнь разведчика настраивала на высокий регистр и не оставалось времени для всякого там самоанализа. Оказывается, его память представляет собой целый ворох совершенно неразобранных страниц: среди них есть очень важные, которые следует переписать набело, но есть и никому не нужные наброски, — и что-то надо сохранить, оставить при себе, а что-то сдать в архив полного забвения. Таким разбором он и занимался теперь.