— Как строить! — вполголоса заметил Дробот.
— Приезжайте почаще, Семен Захарович, — сказал Каменицкий, тронутый его добрым словом.
— Непременно загляну при случае!..
Директорская «Чайка» помчалась по глянцевитому шоссе в Ярск, за которым, близ Яшмовой горы, находился старый аэродром, облюбованный в том месте еще во времена Осоавиахима.
Дробот и Каменицкий постояли у заводоуправления, пока машина не скрылась за увалом, разделяющим два соседних города, и пошли к центру. Улицы теперь выглядели пустынными: все горожане — и стар и мал — с утра отправились на берег Урала, вдоль которого тянулся пойменный лесок, густо усеянный разноцветными домишками, в самом деле похожими на рамочные ульи. Редко кто называл их дачами. Русский человек издавна испытывал глухую неприязнь ко всякого рода дачникам. Куда проще: сады-огороды. Хотя на любой делянке тут же появлялось какое-никакое сооруженьице, обраставшее к осени верандами, застекленными или пока открытыми. Строили их каждый на свой манер, из тех материалов, что бог пошлет. Тут все шло в дело: забракованные панели для типовых домов и уцелевшие доски от бараков, дикий камень-конгломерат и списанный как бой целехонький кирпич, заводская и кустарная столярка, даже ящики, купленные по дешевке на торговых базах. И не удивительно, что архитектура таких дачек всецело определялась достатком и предприимчивостью хозяев, Но как бы там ни было, а люди старались заиметь свой уютный уголок на берегу Урала, где можно отдохнуть с семьей летним вечером, где вокруг домишек зеленеют яблони, ранетки, вишни, целые чащобы смородины, крыжовника, малины вперемежку с грядками пахучих огурцов и розовыми клумбами. Чем же это не дачи? И все-таки молодогорцы упорно называли свои райские места садами-огородами. Впрочем, слово «сад» прибавилось к слову «огород» не сразу. Первоначально, после войны, здесь были просто, огороды, восполняющие недостаток овощей в магазинах ОРСа, и лишь потом, с годами, фруктовые сады потеснили уральскую рассыпчатую картошку.
Каменицкий остановился, коротко махнул рукой в ту сторону.
— Весь город подался к речке. Хорошая штука — асфальт, но человека тянет к матушке-природе.
— Тоже проблема, — сказал Дробот.
— Ты о чем?
— Да о дачном строительстве. Все видят, что рядом с городом растет самодельный спутник. А кто его планирует? Где фонды? Та же история, что с гаражами. Лепят где попало и из чего попало.
— И как споро лепят! Откуда что берется.
— Вы же знаете откуда, Леонтий Иванович.
— Не завидую я тебе, Петр Ефимович.
— Отбоя нет от дачников. Приходится идти навстречу, особенно квалифицированным рабочим, никуда не денешься.
— А теперь вот еще забот прибавится.
— Вы считаете, дело пойдет лучше?
— Думаю. Количество должно, наконец, перейти в качество. Грех без конца держать комбинат на задворках черной металлургии.
— Мы до вашего прихода поговорили с Голосовым начистоту. Он было кинулся в наступление, но потом, при вас, начал обороняться.
— Семен Захарович не любит очных ставок.
— Недаром он струхнул немного, когда речь зашла об этой самой социологии — о постепенной убыли населения в городе.
— Слов нет, малоприятный факт.
— Не потому ли он зело поспешил в обратный путь?
Для нас с вами, Петр Ефимович, все средства хороши в данном случае, вплоть до запугивания, лишь бы поскорее достроить комбинат.
— Удивляюсь вашей энергии.
— Небось появится энергия, когда открытое тобой месторождение вроде бы собираются закрыть.
— На вашем-то счету, кроме железа, медь, никель.
— Так вот утешает меня и Семен Захарович. Плохое утешение. За никель и медь я, конечно, не беспокоюсь, там комбинаты работают на полный ход. Но железу не повезло.
— После войны надо было восстанавливать южную — украинскую металлургию.
— И Семен Захарович во всем винит войну, но в том смысле, что тогда не разобрались как следует с нашим комбинатом....
Над городом, круто набирая высоту, появился в бездонном небе «ИЛ-18». Каменицкий и Дробот, по-мальчишески запрокинув головы, проводили его до ближних гор, где и залегали те самые руды, которые никак не дождутся своей очереди.
— Вот он и поднялся на крыло, — сказал Леонтий Иванович.
— Он уже давно парит над нами, — в тон заметил Дробот.
Весело переглянувшись, они ходко зашагали дальше по гулкой просторной улице, два вечных пешехода — геолог и строитель.
7
В Москве недавно был напечатан первый очерк Метелевой с Южного Урала. Павла осталась довольна уральским дебютом. Правда, кто-то там в редакции сократил ее «подвал» о строителях, но сократил умело. Сокращение — мать редактирования: стоит кое-где убрать несколько лишних фраз, как вся вещь только выиграет. Павла и не заметила, что несколько сместились пропорции и на первый план выдвинулась не бригада Клары Кузнецовой, а фигура начальника участка Олега Каменицкого. Однако очерк не фельетон, где от такого «смещения пропорций» может зависеть судьба человека.
И когда Олег, приехав в областной город, отыскал ее в гостинице и осторожно высказал неудовольствие, Павла сначала не придала этому значения.
— Скромность украшает молодых прорабов, — сказала она ему с тем женским игривым превосходством, которое задело его и в прошлый раз, на строительной площадке.
Олег присел к столу, на краешек стула, как абитуриент какой-нибудь на экзамене, и украдкой глянул на Метелеву. А она взяла из стопки нужную газету, развернула, тщательно разгладила на столе. Она в самом деле была похожа на учительницу — в темном платье строгого покроя, с кружевной белой манишкой, что так и высвечивала шафранную смуглость ее лица.
— Нате, Олег Леонтьевич, карандаш, отчеркните, пожалуйста, что вас смутило. — Она даже надела свои очки с металлической оправой, которые и вовсе придавали ей суховатый вид экзаменатора.
Он отметил всего два абзаца. Павла бегло перечитала их.
— Не вижу тут ничего особенного.
— У вас выходит, что, где появляется Каменицкий, все сразу приходит в движение, горит в руках. Поймите: девчата из той же бригады Кузнецовой станут смеяться надо мной.
— Право, Олег Леонтьевич, никаких преувеличений я не вижу. Вы просто скромничаете. Но согласитесь, что со стороны виднее.
— Вы совершенно не знаете меня, Павла Прокофьевна.
— Вот новость! Да я вас помню со школьной скамьи. Я заканчивала десятилетку, а вы учились в первом классе.
— Во втором.
— Ну, пусть во втором.
Олег смешался: напоминание о школьных годах прозвучало совсем уж некстати.
Павла, кажется, догадалась о причине его замешательства и добавила:
— Ладно, не сердитесь на меня, Олег Леонтьевич.
И он готов был признаться ей сейчас, что и пришел-то не столько ради объяснения по поводу ее очерка, сколько ради того, чтобы увидеть ее лишний раз. Он многое мог бы сказать.
Павла окончательно поняла его.
— Вы завтракали, Олег Леонтьевич?
— Нет. А что?
— Составьте мне компанию, я сегодня еще не ела, заработалась. Идемте, идемте, тут есть у нас уютное кафе.
Они устроились у распахнутого настежь венецианского окна, за которым шумел город. Олег заказал «дежурные» сосиски, бутылку сухого вина, салат из свежих огурцов, кофе, кекс. Павла не вмешивалась, наблюдая его в роли галантного кавалера. Она облокотилась на широкий подоконник, привычно положила ногу на ногу и даже не отказалась от папиросы, которой любезно угостил Олег. Ей доставляло невинное удовольствие побыть часок наедине с этим милым парнем, не знающим, как и угодить своей даме.
— За что же выпьем, Олег Леонтьевич? — спросила она, подняв бокал с венгерским рислингом.
— Только за вас, Павла Прокофьевна.
— Но я ведь провинилась перед вами.
— Бог простит.
— Моим богом является редактор. Ну, что ж, постараюсь замолить свой грех!
Павла выпила под настроение весь бокал, стала с аппетитом есть. А он то и дело мельком поглядывал на нее, как в тот день, на штабельке опалубочных досок. Вторая встреча бывает еще более неловкой, чем первая. Олег никак не мог собраться с мыслями. Вернее, он по-прежнему не мог собраться с духом, чтобы прямо, без обиняков, заговорить с Павлой Прокофьевной о том, что же в действительности привело его сегодня к ней. Он вспомнил о траншее, которая разделяла их тогда, на стройке, — в конце концов все препятствия между ними одолимы.
— О чем вы думаете, Олег Леонтьевич? — спросила она, уже отодвигая свою тарелку.
Вопрос был неожиданным, как многие ее вопросы, застигавшие его врасплох. Он рассеянно улыбнулся, отвел глаза в сторону.
— Мне почему-то вспомнилось, как вы отчаянно прыгали через траншею.
Павла негромко рассмеялась.