добропорядочных тель-авивцев, нужны серьезные основания. Более серьезные, чем желание следователя, пусть даже в должности старшего инспектора.
— Немедленно, — сказал Беркович. Можно было и утром, но Берковичу оставалось вложить в мозаику только одно звено, и тогда он сам расскажет уверенному в себе Вайнштоку, как все было на самом деле. Психология и физика. Психологию Беркович понял. Физику он не поймет никогда, но есть вещи, связанные с физикой косвенно, главные вещи, на самом деле, и не нужно знать секреты запутанных квантовых систем, чтобы до главных вещей докопаться.
Вернувшись домой, Беркович застал жену и сына в гостиной, где они смотрели по одному из российских каналов недетский фильм «Дальше — тишина». Арик сидел на коленях у Наташи и не отрывал взгляда от экрана. Наташа улыбнулась, сын скорчил рожицу, не видно было, чтобы они очень скучали по папочке. Беркович так и сказал, но не был услышан за громкими голосами двух великих актеров, давно ушедших из жизни.
Он прошел на кухню, сделал себе салат из помидоров и огурцов, разогрел в микроволновке оставленную Наташей на столе тарелку с котлетками и спагетти под пряным соусом (как он любил), переоделся в спальне — ему почему-то захотелось пройтись по холодным плиткам пола босиком, и он не стал надевать тапочки. Ужинал, размышляя о том, что станет делать, если затея с поисками кресла не увенчается успехом. Могло быть, что кресло Кашениль обнаружит, но предмета, который Вайншток ожидал в нем найти, не окажется. Могло быть, что соседи, взявшие кресло, нащупали в нем посторонний предмет, достали и выбросили. Могло быть и…
Беркович подумал, что относится к куклам, как к живым людям, — у каждой был свой характер, к каждой можно было применить психологические методы анализа личности. Последняя кукла — Фредди Крюгер — оказалась очень умелым преступником, точно знавшим, куда ударить, с какой силой и даже под каким углом.
Зачем?
«О чем я?» — подумал Беркович, отодвигая пустую тарелку. Нашел в холодильнике стаканчик кефира и выпил, прислушиваясь к звукам из гостиной. Два великих старика выяснили свои непростые отношения и мирно разговаривали перед тем, как разойтись по своим комнатам, а точнее — по своим мирам, куда не хотели впускать никого, кроме собственной памяти.
Когда фильм закончился и взревела реклама, Беркович выглянул в гостиную: Арик спал на руках у Наташи, а жена тихо плакала, даже не подумав уменьшить звук или выключить телевизор. Беркович отыскал пульт, лежавший на диване, нажал на кнопку отключения звука и благословил наступившую тишину, которой ему не хватало весь день.
Беркович относился к драме стариков не то чтобы равнодушно, он прекрасно понимал их чувства, сам порой задумывался, каким будет в старости, как-то даже составил в уме список собственных недостатков, от которых непременно нужно избавиться, чтобы не превратиться в сварливое, вредное, всех достающее существо. Одно дело, однако, понимать, и другое — сопереживать понятому. Это у Берковича не получалось, и он только сейчас осознал — почему: он всегда искал логику в человеческих поступках, сопереживал тем людям, в чьих действиях логика присутствовала, и не мог сочувствовать тем, чьи поступки были вызваны спонтанностью, как сейчас говорили, или излишней эмоциональностью, как сказали бы раньше.
Он подумал, что, видимо, по этой причине, Мария вызывала у него большую симпатию, чем ее муж. Мысль выглядела странной — Григорий был рационален в гораздо большей степени, чем его жена.
«Нет, — подумал Беркович, — в том-то и проблема этого человека, что, рациональный во всем, что касалось его науки, он абсолютно спонтанный в человеческих отношениях, и это надо принять в расчет. Вайншток был искренним, он хорошо и, наверно, правильно рассуждал, но что-то все равно скрыл. Не потому, что хотел, а потому, что в спонтанности своей не подумал, что это может быть важно».
Что?
— Что? — спросила Наташа, вернувшись из детской, куда она отнесла сына. — У тебя такой вид, будто ты сделал открытие.
— Не надо бы тебе смотреть этот фильм с Ариком, — сказал Беркович, игнорируя вопрос. — Сама нервничаешь, а он ничего не понимает и может подумать, что мама плачет оттого, что кто-то ее обидел.
Наташа толкнула мужа в грудь, он не устоял на ногах и опустился на диван, жена села рядом и, угадав его желание, положила голову ему на плечо.
— Арик все понимает, и ты понимал, когда был в его возрасте, а потом перестал понимать. Это нормально. Когда мне было пять лет, я гораздо лучше понимала бабу Лену, чем маму. Мы с бабушкой очень легко находили общий язык, а с мамой ссорились постоянно. Я хочу сказать, что Раневская с Пляттом гораздо полезнее для Арика, чем порция веселых телепузиков.
— Телепузики — абсолютное зло, — согласился Беркович.
— Как прошел день? — осторожно спросила Наташа. В новостях передали, что дело о смерти Альтермана пока не раскрыто, в последнее время у израильских пинкертонов столько провалов, что, похоже, будет еще один, поскольку, как сказал нашему корреспонденту источник, чье имя не подлежит разглашению, у следователей, ведущих это дело, нет ни одного подозреваемого, и ареста преступника не следует ожидать в ближайшие дни, а может, расследование и вовсе зайдет в тупик, если уже не зашло.
— Нормально, — бодро ответил Беркович, но сразу добавил: — Да что я говорю… Была, если ты помнишь, загадка запертой комнаты. А теперь есть загадка пяти запертых комнат, и не исключено, завтра добавится шестая.
Странная ассоциация мелькнула в голове. Кто-то задумал убить человека. Кто-то соображает — как это сделать. Мысль оформляется постепенно. Как это бывает в природе, да и в психологии тоже — от простой мысли к сложной. Если рассмотреть кукол под этим углом зрения… Горсть песка — материал, из которого сделан камень. Потом Марина — подобие человека, но очень недостоверная, ни рук толком, ни ног, голова без шеи. Ким… Кукла без имени… Фредди Крюгер.
Эволюция очевидна, можно даже представить, каким окажется недостающее звено, если Кашенилю удастся его найти. Как в прошлом веке — искали переходное звено от обезьяны к человеку, а нашли…
Что-то в этом есть.
— По телевизору сказали, что у тебя до сих пор нет подозреваемого. Несколько дней об этом деле не говорили ничего, почему сегодня…
Беркович вспомнил девушку-репортера, на вопросы которой он так и не ответил.
— Ах, — сказал он. — Им нужен был репортаж в новости, а я…
— А ты, как обычно, отвернулся от камер и сорвал съемку.
— Да.
— Пожалел бы девушку.
Беркович не успел ответить: зазвонил мобильный. Это был простой долгий звонок, не мелодия Моцарта. Значит, по делу.
— Извини, Наташа, — пробормотал Беркович и,