север, к Зеленой Горке.
– Марбек, госпожа.
«Ты будешь повиноваться моему голосу, Марбек, – подумала она. – Этот рот будет тобою командовать, а ты будешь исполнять, что бы ни велели тебе эти губы». Вслух она ничего не произнесла. Он бы вовсе не так ее понял.
Выйдя за пределы дворца, она ступила на открытое пространство своей части города. Большинство усадеб элегантно выстраивались слева – светлый камень и голые деревья, беременные листвой. Андомака свернула вправо. Чуть севернее и книзу белый речной лед уже приобретал темный оттенок. Терял четкие грани. До нее доносился какой-то звук, смутный, но непомерно обширный. Шепот великана под стать целому миру. Стонал лед. Живые воды беспокоились во сне, соскучившись по синему небу.
Пригрезься ей, будто на вопрос врага, что привело ее во дворец, ответила река, сновидение оказалось бы вещим. Андомаку привела сюда нить Китамара – в час оттепели, когда мир был готов всколыхнуться опять, чтобы ей пребывать тут и далее, но только уже княгиней.
На всем обратном пути к усадьбе бежала вода. Вода была везде. Капала из сливных труб, сочилась вдоль улиц. Грязный снег, за месяцы утоптанный в лед, преображался. Сам воздух, чуялось, пышет новой надеждой. Неумолимая хватка зимы ослабла. Настала оттепель. Пора перемен, а времена перемен всегда опасны и полны чудес. По прибытии ее ожидал Трегарро. Ждал и Осай.
Она искупалась перед церемонией, не ради необходимости, просто это было прекрасным началом. Теплая вода в медной ванне. Жар, проникающий в поры. Ей вспомнилось первое посвящение в таинства Братства Дарис. Тогда она была совсем маленькой. Отец, Драу Чаалат, взял ее с собой, велев надеть лучшую одежду. Ибо время пришло. Он возглавлял Братство Дарис, как сейчас Андомака. Отец впервые провел ее коридорами без дверей во внутренний храм, и она остолбенела, увидев там ожидавшего ее князя Осая. Волосы повелителя уже тогда редели, но сохраняли пока темный цвет, а болезнь, впоследствии выбелившая кожу в сухой пергамент, еще не давала о себе знать. Он был мужчиной – сильным, бодрым, преисполненным жизни. Он был самим городом.
Та, первая церемония довольствовалась малым. Осай подсказал ей слова, и девочка пролепетала их, не понимая всей значимости. Лучше всего она помнила свои ощущения от князя. Его мужественность, и милость, и чувство огромной головоломной мозаики, которая только начала раскладываться перед ней.
В тот день был сделан первый шаг по тропе, что вела к последнему камню дня сегодняшнего.
Она поднялась из воды, надела церемониальную рясу и вышитый красный жакет с золотым кружевом. В последний раз расчесала свои бледные волосы, и чувство умиротворения снизошло на нее, как первое тепло после глотка вина. Жизнь делается терпимой, когда обретает смысл, а смысл всей ее жизни лежал перед ней. И не было никакого страха. Лишь непреложная уверенность, что все так, как должно быть. Все было в порядке.
В этот раз путь без дверей она прошла в одиночку. Папа умер давно, его посмертный знак выбит в камне. Но все равно она представляла отца рядом с собой. Его спокойное одобрение. Его невозмутимость, бывшую не чем иным, как отражением ее собственной. Храм наполняло сияние свечей, и от шального дуновения, незнамо как проскочившего вслед за ней, язычки пламени подрагивали и приплясывали, будто смеялись. Трегарро стоял по одну сторону алтаря. Осай в теле мальчика с Медного Берега – по другую. Нож, свиток и ткань были разложены как подобает. Дядя кивнул ей мальчишечьей головенкой, и она склонилась перед владыкой.
– Это наиболее важное из деяний, которые ты когда-либо совершала и совершишь впредь, – промолвили Осай, Айрис и все князья ушедших веков. Она ожидала, что эти слова отразятся в ней эхом, как речи Халева, но то были просто слова. – Мы гордимся тобой.
– Благодарю, повелитель, – сказала она, всплакнув от признательности и счастья.
– Крепись, – сказал мальчик. Тем самым языком, однажды произнесшим: «Вам ведь этого вовсе не нужно. Мы бы могли уйти вместе. И вы бы освободились». Все это было и оставалось неправдой.
Мальчик прошествовал перед алтарем и встал на колени. Трегарро заступил ему за спину, наложил на тонкую, ребячески гладкую шею шнурок и затянул. Лицо мальчика потемнело, пока его удавливали. Андомака не исключала сопротивления под конец, но, не считая непроизвольных, бессильных хрипов, китамарская нить вплела в себя эту новую смерть со спокойствием. Притом что тело опорожнило кишечник, должна была разнестись несусветная вонь, но нет. Это всего лишь плотский конфуз, даже довольно умильный. Трегарро осторожно подтащил труп к подножию алтаря и прикрыл лицо с вываленным языком черной тканью. Они остались вдвоем, вдвоем во всем храме. Она вдруг поняла, что плачет – но не от испуга или печали.
Умирая в прошлый раз, Осай был много старше, больным и окруженным придворными. Он сильно страдал и боролся за то, чтобы остаться по эту сторону темных заводей смерти, пока не найдется пропавший кинжал, пока не приедет его тайный приют – этот вот мальчик, пока не будет раскрыт и обезврежен злонамеренный заговор. Его врачи и сиделки не были посвященными, а для визитов в дом Братства он чересчур ослабел. Выпадало так мало минут, когда ей удавалось подсесть к нему и шепнуть в недужные уши последние новости о продвижении дел. Ныне она гадала, не Бирн ли а Саль назначил постоянный надзор над их дядей, дабы сохранить в секрете несостоятельность своих притязаний на трон, или же забота и уход и были только тем, чем казались?
Под конец плоть подвела старика. Он захлебнулся вдали от воды, ради добавочной щепотки жизни отказавшись от средств, способных облегчить его уход. Он умер, сжав кулаки, впиваясь ногтями, не зная, найдет ли она, Андомака, способ привести его назад, или же нить Китамара будет прервана навсегда.
После неудачного завершения обряда Бирн а Саль претерпел разве что сумбурное сновидение. А мальчика, сына Осая, но не Бирнова двоюродного брата, оставили у нанятых его доставить работорговцев. Все, к чему она старательно готовилась, все, для чего ее воспитывал отец, обессмыслилось разом.
И вот, новая смерть Осая – но быстрая, без мучений и страха. Добровольная смерть без борьбы, с верой в воскрешение. Прежде всего остального Андомака была жрицей. Провела жизнь в услужении своему богу и городу. Она села подле мертвого мальчика, развела руки над его недвижным телом и начала похоронную службу. Душа его обретет спасение, так надлежит и так будет. Она пропела псалмы, с помощью Трегарро омыла тело ароматным маслом и утерла чистой тряпицей. Перед мертвым мальчиком – ребенком,