Выстрелы Керзона и Конради, можно сказать, являются арьергардными выстрелами. То была арьергардная стычка позорно отступившей международной буржуазии после первой интервенции…»
Международная обстановка требовала не только бдительности, но и чрезвычайной гибкости, осторожности, умения не поддаваться на провокации. На каждый арест иностранца заграница отвечала скандалами, нотами протеста. Иногда и чекисты в пылу борьбы совершали ошибки. Однажды Литвинов вынужден был даже обратиться к Дзержинскому:
– Феликс Эдмундович, вы мешаете работать дипломатам.
– В чем дело, Максим Максимович? – спросил Дзержинский.
– Арестовываете иногда без серьезных оснований. А потом нам приходится отдуваться. Получаем ноты протеста.
Дзержинский на секунду задумался, потеребил свою бородку клинышком, походил по комнате:
– Максим Максимович, все эти господа иностранцы сидят в одной тюрьме. Вот вам пропуск, идите в тюрьму, посмотрите всех, кого мы вынуждены были арестовать. Познакомьтесь с их делами. И если вы найдете, что мы поступили неправильно, опрометчиво, освобождайте из тюрьмы.
После этого разговора с Дзержинским кое-кто из иностранцев был выпущен из тюрьмы и выслан из Советской страны.
Вечерами дома Литвинов преображался, отрешался от забот, отдыхал. Семья вела спартанский образ жизни. Зимой комнаты еле отапливались, как это делают в Англии. Каждый имел свои обязанности и поручения. Вечера, если у Литвинова не было срочных дел, проходили весело, дружно. Литвинов проявлял неистощимый юмор, устраивал представления. «Эти вечера смеха, – вспоминала Татьяна Литвинова, – были очень любимы в нашей семье. Очень часто отец любил тренировать свою память и мою с братом. Скажет слово и просит, чтобы составили новое на последнюю букву предыдущего. Страстно любил стихи, особенно Пушкина, читал наизусть, всегда с восхищением находил новые краски и оттенки в творениях поэта.
Утром часто можно было слышать, как отец ведет во время завтрака беседу с мамой. Собственно говоря, беседы эти всегда бывали односторонние. Мама говорила без умолку, а отец молчал. Но чтобы как-то участвовать в разговоре, он то подвинет тарелку, то переставит чашку, издав при этом какой-нибудь звук одобрения или отрицания, хмыкнет. Мама задавала тысячи вопросов, говорила о необходимости расширить преподавание английского языка в школах, о всякой всячине. В ответ раздавалось сакраментальное «хм» и слышался звон тарелок и чашек».
Шли месяцы, годы, заполненные большими, важными делами, размышлениями о будущем.
Литвинову уже под пятьдесят. Доволен ли он прожитыми годами? Ему некогда задумываться о прошлом. Лишь друзья из Истпарта возвращают его к былым временам: «Максим Максимович, напишите воспоминания. Ведь это так важно для истории нашей партии. Найдите время, очень просим вас. И Лондон не забудьте, и Цюрих, „Искру“…» А Литвинову все некогда. Да и не любит он писать о себе. Лишь два-три раза удалось уговорить его написать о прошлом.
Вот разве съездить в Киев, посмотреть Лукьяновку, ту тюремную камеру, где он сидел. Или в Клинцы, побывать на пеньковой фабрике, там наверняка можно найти людей, с которыми он работал. Или в Питер махнуть на недельку, побродить по городу, посмотреть знакомые места. А может быть, в Самару или в Бежицу, ведь Крупская слала ему туда шифрованные письма. Или поехать на Кавказ, в Тифлис. Как жаль, что погиб Камо. Вот собраться бы и вспомнить прошлое!
Но работа, очень много работы. И никуда он не поехал.
Наступил 1924 год. Январь, день 21-й.
Для Литвинова смерть Ленина была большой личной драмой. Он потерял близкого человека, великого наставника и мудрого советчика, под руководством которого десятилетия работал в партии.
Вот что вспоминает А. В. Литвинова. «Максим Максимович не ложился спать, всю ночь ходил по комнате. В Лондоне он не посвящал меня в свои партийные дела, я даже не знала о его переписке с Лениным. Он тщательно скрывал свои партийные связи. Но в ту ночь он предался воспоминаниям. Это были даже не воспоминания, а штрихи к портрету Владимира Ильича, детали о встречах с ним. Вот один из таких штрихов.
…Это было в 1920 году. Не помню, почему я не пошла с мужем в Большой театр. Кажется, не очень хорошо себя чувствовала, болела. Максим Максимович пошел один. Давали «Севильского цирюльника». Литвинов уединился в боковой ложе. Он не мог знать, что в это время к нему в Наркоминдел позвонил Ленин. Как позже выяснилось, у Владимира Ильича был срочный вопрос к Литвинову. Секретарь сказал Ленину, что Максим Максимович в Большом театре, спросил, надо ли его немедленно вызвать оттуда.
– Ни в коем случае, – ответил Ленин.
Когда после второго антракта Литвинов вошел в комнатку перед ложей, он увидел там Владимира Ильича. Он точно рассчитал время и ждал Литвинова. Они переговорили о срочном деле, и Владимир Ильич уехал».
Наступила середина 20-х годов, эра признания Советского Союза. Советскую дипломатию не устраивало просто признание капиталистических стран, своей политикой она стремилась приблизить нормализацию отношений с ними. Договоры, конвенции, соглашения, и нигде не прогадать и ничего не упустить, обеспечить стране максимальную выгоду.
История переговоров с Италией позволяет особенно ярко увидеть дипломатические методы Литвинова, его тактику.
Итальянский дуче, кокетничавший в былые времена своими «социалистическими» взглядами, не раз заявлял, что Италия признает СССР. Еще 30 ноября 1923 года Муссолини сделал такое заявление в палате депутатов, но этим и ограничился. Все пытался выторговать условия повыгоднее, а потому тянул с дипломатическим признанием.
Тем временем лейбористское правительство Макдональда опередило Муссолини, признав 2 февраля 1924 года СССР де-юре.
И вот тогда-то Литвинов прибегает к своему излюбленному приему. 6 февраля он беседует с корреспондентом «Известий» и дает оценку происшедшему. Литвинов заявляет, что навязывание любых условий Советскому Союзу обречено на неудачу. Это лишь осложняет и замедляет признание. Это относится к любой стране, которая желает установления дипломатических отношений с Советским Союзом. А что касается Италии, то «г. Муссолини, явно желавший приписать себе „смелость“ первого признания, дал себя опередить Англии именно потому, что у него не хватило смелости сделать тот шаг, на который решился Макдональд, и заявить о возобновлении дипломатических отношений с Советскими республиками, независимо от окончательного исхода переговоров по тому или иному пункту торгового трактата».
Муссолини отказаться от своих намерений не мог – итальянская экономика крайне нуждалась в развитии отношений с Советским Союзом, и это в Москве было хорошо известно. Пришлось отвечать на заявление Литвинова. 7 февраля Италия признала СССР де-юре. И здесь Муссолини решил взять «реванш». Англия назначила в Москву не посла, а поверенного в делах, итальянское правительство сразу же назначило посла.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});