Несколько нескончаемых секунд Гермиона лежала, не меняя положения, в отчаянии глядя на расшитый серебром полог, как вдруг неожиданно почувствовала что-то под пальцами, а затем ощутила прилив знакомой легкой эйфории. Она скосила глаза и не смогла сдержать улыбки: это неизвестно откуда явившаяся Нагайна ткнулась в ладонь приплюснутой мордой, защекотала пальцы языком. Затем поднялась и заползла на постель — аккуратно, избегая задеть лежащую на ней девушку. Гермиона обхватила гибкое чешуйчатое тело руками, и из глаз почему-то потекли слезы. «Милая, милая моя Нагайна», — шептала она, лаская рептилию, и было все равно, что та не понимает человеческой речи. Гермиона всхлипывала и никак не могла успокоиться; даже сама себе она не смогла бы объяснить этих эмоций. Ей казалось, что она не видела змею слишком давно и теперь испытывает то ли счастье, то ли облегчение, то ли страх; это были слезы человека, который вдруг осознал, сколькое он мог потерять, но каким-то чудом вдруг получил еще один бесценный шанс.
— Как бы мне позвать кого-нибудь, не знаешь? — шепотом спросила она спустя довольно продолжительное время, утерев мокрые щеки тыльной стороной ладони, но Нагайна только в упор глядела на нее умными желтыми глазами, а потом вдруг — действительно резво для существа таких размеров — кинулась на пол и к двери, оставив растерянную волшебницу в одиночестве.
Выдохнув, она огляделась. Ничего знакомого вокруг. Часы на каминной полке показывали без четверти десять утра. (Наконец-то часы, на которые просто можно посмотреть без риска для жизни и здоровья! Великое изобретение человечества!). Чья это комната? Она была просторнее, светлее и значительно шикарнее той, где все эти месяцы жила Гермиона. Снова это барокко с вензелями под потолком…
Ее сомнения были развеяны довольно быстро. Приглядевшись, она заметила несколько небольших запыленных колдографий в рамках, стоящих там же, на каминной полке, утопленных ближе к стене. На старых снимках была запечатлена семья Малфоев в полном составе: они стояли там, холеные, лощеные, высокомерные; на некоторых были только Люциус и Нарцисса. Это показалось Гермионе весомым аргументом, чтобы предположить: то место, где ей посчастливилось очнуться — это хозяйская спальня, наверняка она принадлежала именно чете Малфоев. На секунду она ощутила слабый укол любопытства, стало интересно, чем кому-то не угодила ее комната, но долго думать об этом не стала — более насущные вопросы волновали юную волшебницу.
Гермиона Грейнджер выждала немного в надежде, что Нагайна все же вернется — с помощью или без нее, но спустя какое-то время поняла, что жажда становится нестерпимой. Она с трудом сползла с кровати на пол, стараясь справиться с нарастающим головокружением. Не хватало еще сверзиться с какой-нибудь лестницы! Вот глупая будет смерть… Еще какое-то время она просидела на полу, собираясь с силами, а затем все же попыталась подняться. Удалось не сразу — голова кружилась нещадно — но все же удалось. Бегло оглядев помещение, Гермиона не обнаружила ничего похожего на одежду. Надежно обернувшись в легкое покрывало на манер тоги и крепко придерживая его края на груди, она, нетвердо, но решительно ступая по холодному полу босыми ногами, выскользнула за дверь.
Гермиона не знала, сколько времени вот так, подобно привидению, блуждала по дому, казавшемуся пустым и заброшенным. По внутренним ощущениям прошла целая вечность, а по факту ей едва удалось дойти до противоположного конца коридора: ступала она с опаской, медленно, держась за стену. Портреты, уже проснувшиеся, недовольно бурчали, но Гермиона не обращала ни малейшего внимания: она неумолимо двигалась к эфемерной цели, ей нужно было найти хоть кого-нибудь, кто смог бы помочь. Она даже улыбнулась комизму ситуации: в целом было изумительно наплевать, кто встретится на ее пути — будь то домашний эльф, Пожиратель Смерти или сам Темный Лорд (при мысли о последнем, однако, засосало под ложечкой). Шаги ее были бесшумны; все, что она слышала, — это свое сбитое дыхание: «прогулка» медленно, но верно отбирала с трудом накопленные силы. И — о чудо — в конце коридора ее, к счастью, ждало вознаграждение за столь трудный путь, хотя вернувшись вскоре в спальню, Гермиона больше не думала об этом, как о «вознаграждении». Напротив, она списала свое безрассудство, глупость и недальновидность на последствия долгого беспамятства (в самом деле, в нормальном состоянии она бы ни за что не стала принимать таких поспешных решений; что говорить, она и из комнаты вряд ли бы вышла).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
За одной из дверей она услышала до боли знакомый голос, который, даже будучи столь тихим, резанул слух. Пульс немедленно участился.
«…как в пятьдесят шестом, и ты должен помнить об этих событиях, Антонин».
Гермиона вовсе не была уверена, что хочет видеть его. Вестибулярный аппарат снова напомнил о себе, и пришлось схватиться за стену, чтобы не рухнуть на пол под дверью, за которой…
«Тебе стоило бы лучше следить за своими людьми, это позволило бы избежать массы промахов, допущенных тобой в последнее время».
Спокойный, опасный, убедительный. Лучше вернуться в спальню, ведь, возможно, Нагайна уже привела какого-нибудь эльфа…
Но ей нужно увидеть его. Перед этой необходимостью меркли жажда и слабость, меркли страх и здравый смысл.
«Да, милорд, я все понимаю».
Тихая, едва разборчивая речь, в которой так ясно угадывался знакомый жуткий тембр; и его обладатель, пусть и являлся источником всех ее бед, по иронии судьбы, был тем единственным, кто мог ей помочь. Тем единственным, кого Гермиона на самом деле хотела видеть в эту секунду. Тем, кто мог бы ответить на все ее вопросы.
«Я надеюсь на это, мой друг…»
Как будто неведомая магия вела ее; не думая больше ни о чем — даже о том, что именно она найдет за этой дверью, усилием воли справившись с собственной координацией, тронула золоченую ручку и, выдохнув, шагнула в открывшийся проход…
Как она вообще могла позабыть, где находится?!
На Гермиону уставилось как минимум полтора десятка пар глаз — изумленных, шокированных, пребывающих в полнейшем неверии. Воцарилась бесконечная, вязкая тишина, и в тишине этой повис немой вопрос, самый логичный на свете вопрос, откровенного ответа на который ждали все, кто хоть раз слышал о Гермионе Грейнджер в плену Темного Лорда. Многие из присутствующих видели ее впервые — ту самую «таинственную грязнокровку», о ценности которой все были давным-давно осведомлены. А она и сама приросла к месту, но видела перед собой только один-единственный взгляд, в котором, должно быть, читалась целая гамма эмоций — гнев, изумление, раздражение и даже радость… Но Гермиона этого не осознавала, чувствуя только, как к усилившейся дурноте присовокупляется растущая паника и неловкость. Она могла представить, как выглядела в ту секунду. Нет. Вранье. Она боялась себе это представлять, только покрепче перехватила руками края своего нехитрого одеяния, открывающего обзору каждого из присутствующих новоприобретенные шрамы.
— Милорд…, — шепотом произнес кто-то, будто ножом разрезая густую тишину.
И он пришел в себя.
— Какого… драккла ты тут делаешь, Грейнджер? — выдохнул Темный Лорд; на бледном змеином лице сверкнула ярость.
— Я хотела…, — начала было Гермиона, но он, в излюбленной манере, безапелляционно перебил ее.
— Марш в постель.
—… пить, — шепотом, едва слышно. Какой кошмар! — Я хотела пить. Искала хоть кого-нибудь.
— Я не буду повторять дважды, — голос его звучал поистине угрожающе. — Немедленно вернись в спальню или я верну тебя сам.
Гермиона не знала, что на нее нашло. Она стояла как вкопанная, завороженно глядя в глаза лорда Волдеморта; Пожиратели Смерти все как один выглядели до крайности потрясенными, никто не двигался с места — они как будто боялись пошевелиться и отвлечь на себя внимание, грозящее смертельной опасностью, и только один немолодой маг что-то прошептал на ухо своему изумленному соседу. О, им определенно будет что обсудить. Подспудно Гермиона даже ощутила что-то наподобие злорадства, но в полной мере испытать его ей было не дано: слишком уж плохо она себя чувствовала, слишком уж раздраженным выглядел Лорд. Слишком странно она, должно быть, выглядела — бледная, растрепанная, босая, в одном покрывале, что сползло с плеча, и теперь было стиснуто побелевшими пальцами на ее груди… И слишком невозможно было очнуться, хотя сделать это было просто необходимо. И тут в голове прозвучало — мягко, вкрадчиво, практически ласково, и, Мерлин, только это и отрезвило ее, наконец, только это заставило прийти в себя: «Если ты сейчас же отсюда не выйдешь, Гермиона, то схлопочешь непростительное».