Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Телефон на столе зазвонил. Роберт снял трубку, услышал голос отцовского секретаря:
— Барон готов принять вас немедленно.
— Иду.
Когда Роберт вошел в его кабинет, отец, оторвавшись от разложенных на столе бумаг, указал ему на стул.
— Ознакомился с документами?
— Да, отец.
— Надеюсь, тебе известно, что в прошлом месяце барон фон Куплен приговорен к пяти годам тюремного заключения за свою долю участия в преступлениях против человечества? — Роберт кивнул. — А также то, что на прошлой неделе создана комиссия по дезинтеграции его компаний?
— Давно пора! — воскликнул Роберт. — Это нужно было сделать еще после первой мировой войны. Тогда, может быть, вторая и не началась бы.
Взгляд отца был безмятежным.
— Ты решил, что я именно поэтому и дал тебе эти бумага?
— А зачем же еще? Комиссии, ясное дело, потребовалось твое мнение как эксперта. Барон молчал.
— Ты либо полный идиот, либо наивный глупец, и я не знаю, что предпочтительнее. Роберт был сбит с толку.
— Не понимаю.
— Справку по держателям акций ты тоже просмотрел, я полагаю?
Роберт кивнул.
— Тогда, наверное, ты заметил, что крупнейшим держателем акций фон Куплена является швейцарский банк «Кредит Цюрих Интернэшнл»?
— Да, они владеют тридцатью процентами. — Внезапно его озарило. — КЦИ!
— Именно так, — сухо подтвердил отец. — КЦИ. «Кредит Цюрих Интернэшнл», наш банк в Швейцарии.
— Какая-то бессмыслица. То есть мы владеем тридцатью процентами акций «Куплен Фарбен»?
— Совершенно верно, — спокойно ответил барон. — И поэтому-то мы не можем допустить развала концерна.
— Так что же получается? Мы участвовали в войне против самих себя? Да еще получали от этого прибыль?
— Я уже сказал тебе — не будь идиотом. Никакой прибыли от войны мы не получали. Наша доля была конфискована Гитлером.
— Что, в таком случае, дает тебе право считать, что мы по-прежнему являемся ее владельцами?
— Барон фон Куплен — джентльмен. У меня есть документ за его подписью, удостоверяющий, что он признает все указы Гитлера не имеющими юридической силы. Свои обязательства перед нами он выполняет с честью.
— Еще бы, — с сарказмом отозвался Роберт. — Что он теряет? Семьдесят процентов, которые мы можем сохранить для него, это гораздо больше того, что он получит в случае, если объединенная комиссия развалит все его дело.
— Ты рассуждаешь, как малое дитя.
— Неужели? — Роберт встал со стула. — Может, ты забыл? Ведь это те самые люди, которые поставили своей целью стереть нас с лица земли. Которые бросили в тюрьму твою дочь, насиловали и били ее. Которые пытками хотели заставить меня продать своих соотечественников. Как ты мог забыть обо всем этом, папа?
Глаза отца неподвижно смотрели в пространство.
— Я все помню. Но какое сейчас это имеет к нам отношение? Война закончилась.
— Закончилась? — Роберт со злостью сорвал с себя пиджак и закатал рукав рубашки. Подался вперед, склонившись над отцовским столом. — Ты говоришь, война закончилась? Посмотри на мою руку и скажи, что это.
Барон взглянул на руку сына.
— Не понимаю.
— Тогда я объясню тебе. Видишь эти маленькие точки? Это следы иглы, ты можешь сказать своим фашистским друзьям за них спасибо. Они не могли от меня ничего добиться, никакими средствами, и им не оставалось ничего иного, как превратить меня в наркомана. Изо дня в день они накачивали меня героином. А однажды утром прекратили. Можешь ли ты себе представить, на что это было похоже, отец? И после этого ты мне говоришь, что война закончилась?
— Роберт, — голос барона дрожал. — Я не знал! Мы найдем докторов. Тебя еще можно вылечить!
— Я устал, папа, — с надломом сказал сын. — Все без толку. Я живу с такой болью, что большей мне уже не выдержать.
— Тебе нужно поехать куда-нибудь отдохнуть. Мы найдем способ помочь тебе. С Куппеном я как-нибудь сам улажу.
— Оставь это, отец, ведь нам ничего не нужно! Пусть там все рухнет!
Отец посмотрел на него.
— Не могу. Кроме меня есть и другие, наши родственники в Англии и Америке. Я отвечаю за них.
— Скажи им, скажи, как нам все это досталось. Я уверен, они согласятся с нами.
Отец хранил молчание.
Роберт медленно опустил рукав, поднял пиджак, направился к двери.
— Мне очень жаль, отец. Барон посмотрел на него.
— Куда ты.
— Я ухожу. Ты же сам сказал, что мне нужно куда-то уехать, разве нет?
3
Услышав стук в дверь, Дениз поднялась.
— Мсье барон!
Барон де Койн смотрел на нее в некотором замешательстве.
— Мой сын здесь? Она кивнула.
— Да, но он спит, мсье.
— О! — Барон неловко замер на пороге квартиры.
— Простите меня, я совсем забыла о приличиях. Проходите, пожалуйста.
— Благодарю вас. — Барон проследовал за Дениз в комнату.
Закрыв дверь, она смотрела на него изучающим взглядом. Барон постарел. Лицо его было худым и морщинистым, волосы поредели, в них прибавилось седины.
— Вы не помните меня, мсье? Он покачал головой.
— Мы однажды встречались, еще до войны. У мадам Бланшетт.
— Ах, да.
Глядя на него, она поняла, что он сказал это только из вежливости.
— Тогда вы были совсем ребенком. Она улыбнулась.
— Позвольте мне сварить вам кофе. А потом я пойду взгляну, не проснулся ли Роберт.
Когда Дениз поставила перед бароном чашечку, он сказал:
— Если он спит, не беспокойте его. Я могу подождать.
— Хорошо, мсье.
Но Роберт уже не спал, он сидел на краю постели.
— Кто там? — с враждебностью в голосе спросил он. — Я же говорил тебе не назначать никаких свиданий до тех пор, пока я не уйду.
— Там твой отец.
Роберт молча уставился на Дениз.
— Скажи, чтобы он уходил. Я не хочу его видеть. Она не двинулась с места.
— Ты сльшшла! — крикнул он с неожиданной злостью. Дениз оставалась неподвижной.
Роберт смотрел на нее долгим недобрым взглядом, но в конце концов сдался.
— Ну ладно. Выйду к нему. Помоги одеться.
Сидя в одиночестве, барон достал из длинного плоского золотого портсигара сигарету и закурил. Деликатно отпив из чашечки кофе, обвел взором скудно обставленную квартиру. Все пошло к чертям, с самого начала войны. Вечные старые принципы, похоже, рухнули.
Когда он был еще совсем молодым человеком, едва начавшим трудиться в конторе своего отца, он был готов отдать долгие годы тому, чтобы приобрести опыт, который поможет ему завоевать доверие старших. Нынешняя молодежь, наоборот, все время куда-то спешит. Он чувствовал это чуть ли не в каждом отделении своего банка, в каждом кабинете. Это же виделось ему в недоверчивой манере молодых людей обращаться со стариками. Со стороны это выглядело так, будто им заранее известны все ответы на непрозвучавшие еще вопросы.
Неоднократно замечал он скептическое, вызывающее выражение на их лицах, яснее ясного демонстрировавшее их отношение к его приказам. Казалось, они вопрошали его: а с чего это ты решил, что прав? С чего ты решил, что знаешь так много? Ему следовало бы заметить это раньше. Ведь то же самое он видел и на лицах своих детей, когда началась война и он захотел, чтобы они уехали в Америку. Но они сделали свой выбор и остались, подобно тысячам тех, у кого никакого выбора не было. Дети его совершенно не имели представления о том, какое положение в обществе они занимали, о том, что это положение поднимало их выше вульгарностей войны.
Общество было тяжело больным. Свобода, равенство, братство. Но ведь даже революционеры признавали существование различий в своем собственном кругу, даже они были согласны с тем, что такие лозунги не могут относиться без разбору ко всем сразу.
Сквозь тонкие стены спальни до него донеслись голоса, он стал нервно крутить сигарету. В руке остались табачные крошки. В поисках пепельницы барон посмотрел по сторонам. Чуть ли не украдкой погасил сигарету в блюдечке под кофейной чашкой, поднялся и подошел к окну. Узенькая улочка, идущая от Пляс Пигаль, в свете дня казалась еще более унылой, светящиеся вывески над ночными клубами, столь заметные в ночи, выглядели сейчас тусклыми и неряшливыми. Сточные канавы были полны мусора.
Он увидел, как из подъезда дома на противоположной стороне улицы вышли мужчина и женщина. Женщина улыбнулась и раскрыла сумочку. Вручив мужчине несколько бумажек, она поцеловала его в щеку и походкой, безошибочно определяющей ее профессию, направилась по направлению к площади.
Чувство неожиданного стыда обожгло барона. Ведь таким мужчиной вполне мог быть и его собственный сын. Роберт и на самом деле ничем не лучше. Какие темные силы заставили его опуститься на дно? Если из дома его погнала гордость, то как же она сейчас мирится со столь убогим существованием? В памяти всплыло то, как он узнал обо всем.
Ему позвонила мадам Бланшетт.
— Ваш сын, мсье, увел у меня одну из девушек. Он рассмеялся.
- Мустанг - Гарольд Роббинс - Классическая проза
- Прах Энджелы. Воспоминания - Фрэнк Маккорт - Классическая проза
- Дневник вора - Жан Жене - Классическая проза