─ Мне надо идти. - Светлана юркой змейкой выскользнула из объятий, подхватила сумку и побежала вниз по ступеням, остановившись лишь на Его окрик:
─ Я подвезу тебя!.. Пожалуйста... Я только подвезу тебя.
Нервные пальцы стиснуты были на руле, ветер, проскальзывающий в открытое окно, заунывно гудел в ушах, взгляд обнимающей огромную сумку Светланы не окрашивала ни одна эмоция, только слезинки запутались в длинных ресницах. Где-то Он такое уже видел. Что-то до дрожи знакомое было во всём происходящем... А ведь она молодец, Его храбрая Мышка. Какая же умница. Сильная, решительная, мудрая девочка Его... Откуда только взялись такие силы в столь хрупком создании, в нежной лесной фиалке, в затравленном мышонке, в пугливой лани на тонких дрожащих копытцах? Откуда столько сил? Вот сидит Он, расчетливый делец, дери вас черти, и боится рот открыть, ведь с предателя-языка сорвется лишь отчаянный стон, мольба о помощи, крик о спасении... А она все делает правильно. Бабочкой бьется в Его жестоких пальцах, рвется на волю, спасается от Него... И Его спасает.
─ Сверни здесь. - Оборвала Светлана Его внутренний монолог, хотя непонятно было, зачем давать подобные указания, ведь Он прекрасно знал дорогу.
По узенькой освещенной всего парочкой фонарей улочке до самого конца, через глубокую арку в густо засаженный деревьями двор, мимо беседки и детской площадки до трехэтажного домика под черепичной крышей, притормозить у подъезда, поцеловать на прощание. Прощание...
─ Я хочу, чтобы ты знал, как я благодарна...
Голосок быстро сошел на нет, хотя быстрый взгляд в серые глаза не подтвердил опасения насчет возобновившихся рыданий. Светлана была спокойна, даже умиротворена, сомкнутые на сумке руки не тряслись, со щечек исчез истерический румянец, слезы высохли. Перед ним сидел уверенный в своих решениях человек. Еще не очень-то справляющийся с эмоциями, но все же твердо решивший стоять на своем до самого конца.
─ Я знаю... - Ответил Он, убирая руки с руля и откидываясь в кресле. - Но не за что, собственно, благодарить.
─ Есть! - Тонкие пальчики поймали и стиснули Его ладонь, поднесли к губам, чтобы наградить теплым поцелуем. - Ты самый лучший на свете человек, Константин! Ты истинное счастье в моей никчемной жизни! Ты как... как будто из сказки - таких людей больше нет! Ни в одном из миров!.. Я хочу, чтобы ты знал, как круто ты изменил мою жизнь, как много ты привнес в неё, как много мне открыл, показал, поведал...
─ Остановись. - Он выдавил из себя улыбку, которая далась Его искривленным от муки губам с большим трудом, но получилась все же искренней, самой настоящей из всех Его улыбок. - Ты прости меня, Мышка...
─ Не надо просить прощения. - Она отжала внутреннюю ручку, выдавливая наружу тяжелую дверь. - Мы просто... не понимаем друг друга. Мы из разных миров, Константин... Вот и всё.
Она шла к двери подъезда, волоча за собой тяжеленную сумку, неловко вскидывала её на плечо, освобождая руки для набора кода на замке, придерживала ногой тугую дверь, протискиваясь в тамбур... А Он смотрел ей вслед через открытое окно, и больше всего на свете Ему хотелось сейчас вылези в него, как Он уже сделал однажды, протянуть ей руку, крикнуть в спину: "Не уходи!". Но делать этого было нельзя - чем всё закончится, Ему было доподлинно известно... Один скандал уже остался за спиной, а Он станет срываться и впредь, терять контроль, сходить с ума от ярости. Она не будет понимать, в чем дело, а Он не будет понимать, почему она не понимает...
На весь салон орал иступленный голос солиста Линкин Парк, и Он одними губами повторял слова припева "In the end", на двухсот пятидесяти летя над ночной трассой. Проносились мимо черные стволы деревьев, в ночной тьме заметные только по белым полосам, прочерченным по коре на уровне глаз, и это опять же что-то напомнило, как напомнил и хлынувший с разверзнутого неба дождь. Крупные капли разбивались о лобовое стекло, застилая дорогу, дальний свет фар тух в сплошной пелене воды, сброшенной на землю, дворники не справлялись с потоками, омывающими машину. Но Ему было плевать на видимость - Он и до этого не смотрел на дорогу. Он просто гнал вперед, забыв о целях и направлениях своего движения, выпустив из головы все осторожности и страхи. Он гнал на седьмой передаче, выжимая из машины всех лошадей, ревом мотора заглушая и грохот дождя, и надрывающиеся динамики.
Но рев этот все равно не смог затмить плача Его души - живой, здоровой, полной сил и необузданной энергии, рвущей в клочья распроклятое тело, столько времени удерживающее её в ненавистном плену, топчущей и растирающей в кашу осточертевший разум, смевший покорить её своей корыстной воле, застилающей глаза пеленой кромешного горя и отчаяния, наполняющей горло надсадным криком.
Давя на газ, Он раненным зверем взвыл в дождливую ночь. Руль выскользнул из сведенных судорогой пальцев, косые струи брызнули в открытое окно, окатывая разгоряченную голову студеным душем, машину боком понесло по мокрой дороге, закружило волчком, мотая из стороны в сторону, веера брызг хлынули из под колес в черное небо, мелькнула перед глазами измазанная белой краской кора. Он вцепился в руль крепче, резко скидывая скорость, но прежде верная машина теперь не слушалась, потому что Он вдруг разучился водить. Визжали тормоза, дымила шипованая резина, крутился быстро перебираемый руками руль, но черный BMW, казалось, жил своей собственной жизнью - обратился в дикого зверя, метнулся к обочине, лакированным бортом скребнув по корявому стволу. В лицо Ему с силой ударило отлетевшее боковое зеркало, возвращая к реальности, заставляя наконец-то справиться с эмоциями и всецело отдаться борьбе с машиной.
Но борьба стала неравной - колеса проворачивались, как, впрочем, и руль, осатанело долбанувший Ему по пальцам, явно намереваясь их сломать. Усилившийся ливень не давал шанса рассмотреть приближающуюся опасность, но полыхнувшая в небе молния милосердно оставила за Ним право заглянуть в глаза скорой смерти, рассмотреть каждую складочку на мокрой от дождя коре, различить все изъяны на толстом стволе, увидеть, как неотвратимо приближается неизбежное столкновение.
Утром Его найдут мертвым в искореженной машине и, безусловно, решат, что это было убийство. Те люди, которых Он обрек на нищету, в придачу ко всему получат еще и море удовольствия от судебных тяжб по делу о Его безвременной кончине.
Миг, оставшийся до жесткого соприкосновения со стволом, размазался в длинную кривую линию, хотя моменты из жизни даже не думали один за другим проскальзывать перед внутренним взором - голова была пуста, только губы сами собой растянулись в оскаленной усмешке, впуская в сознание одну-единственную растерянную мысль: "Что, правда никто не заплачет?".