Но Омити ожидало новое препятствие: квартал запирался заставой, у которой стоял сторож. Как потребовать, чтобы открыли ворота в такой час? Какой предлог представить подозрительному и, по всей вероятности, отвратительному сторожу? Так думала Оимти, продолжая идти. Вскоре она увидела в конце одной улицы деревянную заставу, освещенную несколькими фонарями, и дощатую лачужку, где укрывался сторож.
— Нужно действовать уверенно, — говорила она про себя, — если я обнаружу малейшее беспокойство, он заподозрит меня.
Она пошла прямо к воротам. Человек, очевидно, спал, потому что не вышел на шум, который производила Омити. Она смотрела на заставу. Невозможно было перелезть через нее: это была решетка, заканчивающаяся железными остриями.
Молодая девушка постучала в доски лачуги, сердце ее сильно билось. Сторож вышел с фонарем. Он был плотно укутан в ватную одежду, его голова исчезла в повязке из коричневой шерстяной материи. Вид у него был болезненный и отупевший от пьянства.
— Что там такое? — спросил он хриплым голосом, поднимая свой фонарь, освещая лицо Омити.
— Отопри мне ворота, — сказала молодая девушка.
Сторож расхохотался.
— Открыть тебе в такой час? — вскричал он. — Ты с ума сошла?
И он пошел назад.
— Послушай! — сказала она, удерживая его за рукав. — Мой отец болен и послал меня за доктором.
— Ну что же, здесь достаточно докторов в квартале, один живет в десяти шагах отсюда, другой — на улице Осенней Стрекозы, а третий — на углу улицы Бродяг.
— Мой отец доверяет только одному, который живет в соседнем квартале.
— Иди домой и спи спокойно, — сказала человек. — Ты мне рассказываешь сказки, но меня нелегко обмануть. Прощай.
И он собирался закрыть дверь лачуги.
— Выпусти меня, — вскричала Омити в отчаянии, — и я клянусь тебе, что ты получишь вознаграждение, которое превзойдет все твои ожидания.
— У тебя есть деньги? — сказал сторож, быстро оборачиваясь.
Омити вспомнила, что у нее в поясе было несколько кобангов.
— Да, — сказала она.
— Что же ты не сказала сразу?
Он взял большой ключ, висевший у его пояса, и подошел к двери. Омити дала ему кобанг. Это была порядочная сумма для человека, который получал ничтожное жалованье и вдобавок все пропивал.
— С таким доказательством в руках тебе не нужно было морить твоего отца! — сказал он, отворяя дверь.
— Какой самый короткий путь к берегам Йодогавы? — спросила она.
— Иди все время прямо. Там будет другая застава. Она выходит на берег.
— Благодарю, — сказала она и быстро удалилась.
Дорога была лучше. Снег сгребли в большие кучи.
— Теперь я спасена, — проговорила молодая девушка, радуясь и не обращая внимания на охватившую усталость.
Она дошла до второй заставы. Но на этот раз она знала, к какому средству надо прибегнуть, чтобы ей открыли ворота. Сторож ходил взад и вперед, стуча ногами, чтобы согреться.
— Я дам тебе кобанг, если ты откроешь мне ворота! — закричала она ему.
Человек протянул руку и вставил ключ в замок. Омити прошла, она была на берегу реки. Ей оставалось только подняться в замок. Предстояла еще длинная дорога, не без препятствий. Она бодро шла, зажимая платье на груди, чтобы защититься от холода.
На другом берегу прошла ночная стража. Они били в тамбурины, возвещая последнюю ночную смену. Когда молодая девушка дошла до замка, сквозь тучи прорывался бледный, тусклый день. Снег принимал снова свою синеватую белизну, и казалось, что он испускал из себя свет, а не получал его из темного неба, как будто покрытого желтым дымом.
Перед глазами молодой девушки выступало величественное здание замка. Высокие башни поднимались к небу, широкие крыши княжеских павильонов высились одна над другой, вдоль первой террасы еще зеленые кедры были покрыты хлопьями снега, которые, отрываясь, скатывались с ветки на ветку.
Омити заплакала, увидев разрушенные стены и засыпанные рвы.
— Мой возлюбленный, дорогой государь, — проговорила она про себя. — Ты отдался в руки твоего врага, если война возобновится, ты погибнешь. Но ты, по крайней мере, избежишь ужасного заговора, приготовленного против тебя.
В замке все спало, кроме многочисленных часовых, ходивших взад и вперед: разрушенные стены заменили живыми. Достигнув цели, Омити испугалась, что не дойдет нескольких шагов, которые отделяли ее от ворот крепости. Вся обледенелая, разбитая от усталости и волнений, он дрожала с головы до ног от утреннего холода. Все кружилось у нее перед глазами, виски ее стучали, в ушах шумело. Она поспешила к воротам. Часовые скрестили перед ней ружья.
— Нельзя входить, — сказали они.
— О нет! Я должна войти сейчас же и увидеть царя, иначе вы будете строго наказаны! — вскричала Омити прерывающимся голосом.
Солдаты пожали плечами.
— Ну, убирайся, женщина! Ты или пьяна, или сумасшедшая, убирайся!
— Умоляю вас, впустите меня, позовите кого-нибудь, мне кажется, что я умираю, но прежде я должна поговорить с царем. Это необходимо, слышите! Не дайте мне умереть, не поговорив с ним.
Она говорила таким жалобным и умоляющим голосом, что солдаты были тронуты.
— Что с ней такое? — спросил один из них. — Она бледна, как мел, она, пожалуй, в самом деле умрет.
— А может быть, она что-нибудь откроет?
— Отведем ее к принцу Нагато, он рассудит стоит ли ее слушать.
— Ну, хорошо, иди, — сказал один из солдат, — нам тебя жалко.
Омити, шатаясь, прошла несколько шагов, но силы покинули ее. Она быстро схватила на груди засохший цветок и подала его солдатам, потом, глухо вскрикнув, упала навзничь.
Встревоженные солдаты переглянулись в замешательстве, как бы советуясь друг с другом.
— Если она умерла, то скажут, что мы ее убили.
— Нам бы следовало бросить ее в реку!
— Да, но как прикоснуться к трупу, не осквернившись?
— Мы очистимся по предписанию законов, это лучше, чем быть обезглавленным.
— Это правда. Поспешим. Бедняжка! Как жалко! — сказал он, наклоняясь к Омити. — Но зачем было так умирать!
В ту минуту, когда они хотели ее поднять, чтобы снести к реке, послышался молодой, звонкий голос, напевавший песню:
«Есть ли на свете что-нибудь лучше сакэ?
Если бы я не был человеком, я хотел бы быть бочонком!»
Солдаты быстро поднялись. Подошел молодой человек, тщательно закутанный в одежду, опушенную мехом, на голове у него был капюшон, завязанный под подбородком. Он гордо опирался рукой в бархатной перчатке на рукоятки своих сабель.
Это был Лоо, который один, пешком, возвращался с ночного праздника, чтобы кто-нибудь из его свиты не донес на него принцу Нагато. У Лоо была свита, с тех пор, как он стал самураем.