«Больше двухсот пятидесяти островитян, — говорится в отчете, — вооруженных копьями длиной в семь-восемь футов, деревянными мечами или палицами, стрелами и камнями, собрались на пляже и наблюдали за всеми движениями французов. Когда пять солдат, находившихся на берегу, собирались занять свои места в шлюпке, дикари напали на них, ранили одного солдата ударом палицы, капрала — копьем, а затем набросились на остальных. Пострадал и сам Лаббе, получивший две стрелы в бедро и удар камнем в икру. По предателям открыли огонь. Первый залп ошеломил их до такой степени, что они как бы окаменели; жертв оказалось очень много, ибо туземцы сгрудились толпой на расстоянии всего двух-трех саженей от шлюпок, и ни одна пуля не пропала даром. Оцепенение островитян позволило французам дать второй залп, обративший врагов в бегство. Лаббе, увидев, как вождь, отделившись от толпы, вздымал руки к небу, бил себя в грудь и ободрял воинов криками, прицелился в него и убил наповал. Смерть предводителя послужила, вероятно, немаловажной причиной, усилившей среди туземцев панику. Они унесли своих раненых, оставив на поле битвы тридцать — сорок трупов. Тогда французы высадились, подобрали валявшееся оружие островитян, уничтожили их пироги, а одну увели на буксире».
Сюрвиль после этого побоища решил захватить и использовать в качестве проводника какого-нибудь туземца, который, поняв превосходство европейского оружия, убедил бы соплеменников ничего не предпринимать против французов. С этой целью он придумал такую уловку. По его распоряжению в уведенную пирогу посадили двух матросов-негров, предварительно напудрив им голову и переодев так, чтобы ввести туземцев в заблуждение.
Действительно, вскоре к «Сен-Жан-Батист» подплыла пирога, и сидевшие в ней островитяне, увидев, что двое, как показалось им, соплеменников заняты обменом с чужестранцами, подгребли поближе. Когда пирога подошла на достаточное, по мнению французов, расстояние, они направили две шлюпки, чтобы ее захватить. Островитянам удалось оторваться от преследователей. Тогда, чтобы их остановить, французы решили дать залп. В результате один из туземцев, убитый наповал, упал в море, опрокинув при этом пирогу, а второй, мальчик лет четырнадцати — пятнадцати, попытался достигнуть берега вплавь.
«Он защищался с величайшим мужеством, делая иногда вид, что кусает себя, а на самом деле кусая тех, кто его держал. Его связали по рукам и по ногам и привезли на судно. В течение часа мальчик притворялся мертвым: однако, когда его сажали, он, валясь на палубу, не забывал следить за тем, чтобы плечо касалось настила раньше, чем голова. Затем пленнику надоело изображать мертвого, и он раскрыл глаза; увидев, что матросы едят, он попросил сухарь и с аппетитом сгрыз его, делая при этом весьма выразительные знаки. Мальчика тщательно связали и сторожили, чтобы не дать ему возможности броситься в море».
Ночью пришлось ружейным огнем отогнать пироги, приблизившиеся с намерением захватить судно. Назавтра туземца посадили в шлюпку и отвезли на островок, с тех пор получивший название Эгад[134]. Как только мальчика высадили на берег, французы увидели, что ему удалось перерезать острой раковиной почти все связывавшие его веревки.
Тогда юного дикаря опять притащили к берегу моря; поняв, что его снова хотят посадить в шлюпку, он стал кататься по берегу, испуская дикие вопли и в ярости хватая зубами песок.
В конце концов матросы нашли достаточно полноводный источник; они смогли заняться и заготовкой дров. Одно из срубленных деревьев показалось подходящим для добывания краски, так как морская вода становилась от него красной. Кору дерева подержали в кипящей воде, и куски хлопчатобумажной ткани, опущенные в этот отвар, приобрели пурпурно-красный цвет.
Пальмовая капуста[135], прекрасные устрицы и различные моллюски явились ценным подспорьем для команды. На «Сен-Жан-Батист» имелось уже много больных цингой. Сюрвиль надеялся, что на стоянке они поправятся; но из-за дождя, лившего без перерыва шесть дней, их состояние резко ухудшилось, и три человека погибли еще до того, как судно снялось с якоря.
Большой остров, на котором находилась бухта Прален, назвали из-за вероломства жителей землей Аршакидов[136] (ныне — архипелаг Нью-Джорджия, часть Соломоновых островов). «Бухта Прален, — пишет Флёрьё, — была бы одной из прекраснейших гаваней в мире, если бы не илистое дно. Со всеми островами, различимыми с того места, где „Сен-Жан-Батист" стоял на якоре, она имеет почти круглую форму… Дикий нрав жителей, населявших берега бухты Прален, не дал возможности французам проникнуть внутрь страны, и они смогли ознакомиться лишь с побережьем. Ни в глубине бухты, куда заходили шлюпки, ни на острове Эгад, исследованном на всем протяжении, не удалось обнаружить ни клочка возделанной земли».
Таковы тс довольно поверхностные сведения, какие Сюрвиль смог собрать сам или с помощью своих людей. К счастью, много дополнительных данных было получено от пленного туземца, по имени Лова-Салега, обнаружившего изумительные способности к усвоению языков.
По словам Лова-Салега, на острове росли капустные и кокосовые пальмы, некоторые другие плодовые деревья, дикое кофейное дерево, эбеновое дерево, камедные деревья разных видов, бананы, сахарный тростник, ямс, анис и, наконец, какое-то растение, называвшееся туземцами «бинао» и служившее им в качестве хлеба. В лесах порхали попугаи-какаду и лори[137], витютени[138], черные дрозды, несколько более крупные, чем европейские. На болотах попадались кроншнепы, ржавки, разновидность бекасов и утки. Из четвероногих в стране водились лишь козы и полуодичавшие свиньи.
«Жители берегов бухты Прален, — сообщает Флёрьё на основании неизданных судовых журналов, имевшихся в его распоряжении, — среднего роста, но сильные и энергичные. По-видимому, они разного происхождения (очень ценное замечание): у одних — кожа совершенно черная, у других — медно-красная. У первых волосы курчавые и на ощупь довольно мягкие. У них узкий лоб, глаза сидят не очень глубоко, подбородок заостренный и слегка заросший бородой; лицо производит впечатление свирепости. У некоторых из островитян с медно-красной кожей волосы гладкие. Обычно они подрезают их на уровне ушей. Кое-кто оставляет волосы только на макушке в виде ермолки; остальную часть головы они бреют острым камнем, сохраняя лишь внизу венчик шириною в дюйм. Волосы и брови они пудрят известкой, что придает им такой вид, словно их покрасили желтой краской».