Андрей внимательно наблюдал за Моллером и ожидал ответа на этот прямой вопрос.
— Вы меня за сумасшедшего принимаете, — возмутился управляющий. — Слушать передачи «свободной Германии»! Да за это без пересадки в концлагери. Между «свободной Германией» и концлагерями самая прямая линия, то есть самое кратчайшее расстояние.
Никита Родионович, как понял Андрей, нарочито рассмеялся.
— Вы что смеетесь? — не без удивления спросил Моллер.
— Потому, что вы рекомендуете нам делать то, что сами не собираетесь делать, и что грозит неприятностями...
Управляющий поднял кверху обе руки.
— Мой бог! За кого вы меня принимаете... — сделав вид оскорбленного человека, сказал он.
— А как же вас понимать иначе? Вы же прямо рекомендуете послушать.
— Я? Мой бог...
— Но сами-то вы слушаете? — включился в разговор-Андрей.
— Да вы что? — не без страха проговорил Моллер. — У меня жена, шесть душ детей, я на протяжении...
— Тогда откуда вам известно содержание передач?
Моллер смутился. Пальцы его нервно и быстро ощупывали скатерть на столе, и ответил он на вопрос не сразу, а после продолжительной паузы.
Об этом, конечно, можно бы и не говорить, но он окажет. Его хороший знакомый, вернее — его близкий товарищ, работает на городском радиоузле. Ему по долгу службы приходится все слушать, а он рассказывает Моллеру.
— Я бы на вашем месте, — серьезно сказал Ожогин, — порекомендовал ему не слушать того, что запрещается слушать, а вам — не распространяться на эту тему...
Моллер смутился еще больше. Он встал из-за стола. Пожалуй, это правильно. Безусловно, правильно. Такие вещи к добру не приведут.
— Ну, спите... спите... спокойной ночи, — и он быстро покинул номер.
— Странный тип, — буркнул Никита Родионович, когда шаги управляющего замерли в конце коридора.
— Очень странный, — согласился Грязнов. — Его трудно раскусить. Уж больно откровенный он...
Андрей запер дверь на ключ, постоял немного около, нее, прислушиваясь, а затем открыл шкаф и вынул чемодан. Посмотрев на Никиту Родионовича, он произнес:
— Не могу, что хотите...
— Ладно! Туши свет и открой занавес...
Друзья сели рядом и приложили по одному наушнику к уху. Андрей вставил штепсель в розетку и начал настройку приемника... Разве можно не услышать позывных родины? «Широка страна моя родная...» Эти звуки волнуют сердце до боли и одновременно поднимают горячую волну в груди, делают сильным, способным на большое, значительное... «Приказ Верховного Главнокомандующего...» Значит, очередная победа! Так и есть! Войска Советской Армии заняли большой промышленный центр и важный стратегический пункт — город Минск.
Андрей снижает громкость до минимума. Они дважды слушают приказ, запоминая каждую фразу, фамилию, цифру... Андрей прижимает к себе голову Никиты Родионовича и горячо целует его в крутой, горячий лоб. Ожогин не сопротивляется. Он понимает чувства своего юною друга. Эти же чувства обуревают и его.
— Эх, Андрюша! Как там хорошо сейчас...
4
Утро старик Вагнер обычно встречал в своем небольшом саду. Все деревца и кустики здесь были посажены его руками, взлелеяны и сбережены его заботами. Этот год был неурожайным, почти ничего не принесли старые яблони, очень мало дали белые сливы. Что же делать? Видимо, и на растениях сказывалось пагубное влияние войны, а может быть, виноват он сам, Вагнер, — ведь осенью он не взрыхлил вокруг деревьев землю, не опылил специальным раствором. Теперь уж дела не поправишь.
Сегодня у Вагнера забот больше, чем обычно, — он решил закончить прокладку узенькой канавки от водопроводного крана в начале сада до молоденьких, посаженных осенью прошлого года, груш, что у самой стены, в конце двора. По этой канавке он будет пускать воду, и она непременно оживит начинающие чахнуть деревца.
Вагнер успел прорыть только несколько метров и уже почувствовал усталость.
Слаб стал. Вагнер присел на ступеньки крыльца, ведущего в дом. Как быстро тают силы. Старик оперся рукой о косяк двери и разогнул плечи. Струя свежего утреннего воздуха вызвала приступ кашля. Стар. Определенно стар стал.
Дом Вагнера строился по его плану и под его непосредственным наблюдением. Все здесь было сделано так, как хотелось хозяину. Он долго обдумывал свой проект — расположение комнат, окон, дверей, кухни, кладовой, ванной, размер мезонина. Когда дом был окончен, старик сказал: «Это то, о чем я мечтал». Одного не мог предусмотреть Вагнер. Он проектировал с расчетом на семью, на четырех-пятерых человек, а пришлось, жить одному. Ушли от него поочередно два сына, ушла жена, и остался он один. Ожидать их нечего. Они ушли туда, откуда никто еще не возвратился.
У окна кладовой висела металлическая клетка. Как много навевала она мыслей! Эту клетку принес когда-то, давным-давно, его первый сын Отто. Он очень любил птиц. Щеглы, чижи, канарейки никогда не переводились в доме. Их не было только весной. В первый теплый день Отто выносил клетки со своими пернатыми на воздух, развешивал их на стене и открывал дверцы. Отто вырос, стал юношей, потом мужчиной, а церемония освобождения птиц повторялась неизменно из года в год.
— Отто! — вздохнул старик. — Сын мой! Разве я мог подумать, что переживу тебя? Как же все это глупо...
...На старом беккеровском пианино в покрытом пылью чехле покоилась скрипка. И, глядя на нее и на пианино, он думал о Карле — младшем сыне и верной подруге — Эльзе. Как часто в тихие летние вечера, сидя в качалке, на обвитой плющом веранде, слушал он, тогда счастливый отец, мелодии Бетховена, Моцарта.. Да, все в доме напоминало о них, все, буквально все...
Солнце поднималось над садом, оно осветило дом и уже коснулось лучами крыльца. Вагнер поднялся со ступенек и, взяв лопату, снова направился к своей канавке. Но продолжать работу ему не удалось. С улицы в парадное постучали.
— Кто это? — проговорил вслух Вагнер и быстрыми мелкими шагами направился к парадному.
На улице стоял человек в штатском сером костюме, совершенно незнакомый Вагнеру. Когда старик открыл дверь, посетитель спросил:
— Вы Альфред Вагнер? Архитектор?
— Был когда-то архитектор, а теперь только Вагнер.
— Пойдемте со мной... у меня за углом машина...
— Куда и зачем? — опросил старик.
Посетитель отвернул рукой борт пиджака и показал металлический значок.
Через несколько минут машина остановилась около мрачного трехэтажного здания. На втором этаже, у двери под номером семьдесят восемь, Вагнера заставили подождать, а потом любезно пригласили в комнату.
За столом сидел по виду чем-то недовольный и очень худой человек с прозрачными глазами. Он, казалось, даже не обратил внимания на вошедшего, так как был поглощен чтением какой-то бумажки. Вагнер стоял, держа в руках свою маленькую соломенную шляпу. Так продолжалось минут пять. Наконец, читавший поднял голову и, кивнув в сторону кресла, произнес металлическим голосом: