«Вот, получай», — подумала я. Вот что значит бросать вызов обществу! Пришла пора расплачиваться за то ликование, которое испытала, отказывая Сониному мужу и Сониной дочке в своём доме! Я презирала себя за то, что мелочам быта, раскалённой ревности придавала слишком большое знаение. Наконец поняла, как Дау был прав!
Консилиум был очень широким по составу, врачей было очень много, а мне было очень страшно. Зигуш и Соня ненавидят меня.
От них помощи мне не ждать. Но они вредят не мне, они вредят Дау! Что делать? Я была в растерянности.
Зельдович олицетворял мнение физиков. Три золотые звезды сияли, магнетически притягивая все взгляды. Сам Егоров и медики бесконечно восхваляли себя и друг друга в деле спасения жизни Ландау. Все давно забыли о С.Н.Фёдорове. Все высказывались за выздоровление Ландау в стенах Института нейрохирургии. Особенно распинались за Егорова, за нейрохирургию Соня, Зигуш, Женька и Зельдович.
Ну Женька понятно: он заинтересован, он здесь вроде как начальство над Ландау. Но Зельдович безответственно говорил о том, чего не знал! Когда стал говорить Зельдович, воцарилась тишина. А он говорил о том, чего не понимал! Много лет назад его дочь попала под грузовик. Мы живём рядом. Дочка выжила, глубоких травм не осталось. Я очень сочувствовала их горю, но я не вмешивалась в лечение членов их семьи. Я не диктовала, где и как нужно лечить его дочь. Почему же Зельдович имеет право говорить о том, чего совсем не понимает. О восстановлении мозговой деятельности Ландау, которое должно протекать только в стенах института нейрохирургии. Как он представляет себе методы Егорова? Если бы он присутствовал на том местном консилиуме, где Егоров перед отъездом поручил восстанавливать мозговую деятельность Дау Женьке, а Дау, удивлённо взглянув на Женьку, на его вопрос ответил: «Пошёл вон!». Зачем академику, талантливому физику ставить себя в заведомо ложное положение, зачем говорить о том, чего не разумеешь?!
Вспомнила: как-то домой к Дау пришли студенты. В дружеской, непринуждённой беседе они много спрашивали. Дау отвечал: «Да, такой случай со мной был, а вот это я впервые слышу от вас. А этот случай имел место».
Он тогда был за границей, рождалась новая наука — квантовая механика. Был большой международный съезд физиков, на котором присутствовало много журналистов. В конце съезда журналисты задавали вопросы физикам. Физики отвечали. Один вопрос был поставлен так: в печати появились две статьи о квантовой механике. Одну статью написал физик Паули, вторую статью о квантовой механике написал очень известный американский философ. Какая разница между этими двумя статьями о квантовой механике? Физики молчали, никто не решался обидеть знаменитого философа из Америки. Тогда встал совсем ещё юный Ландау и ответил так: «Разница между этими двумя статьями огромная: Паули понимал, о чем писал, а философ не знал предмета, естественно, не понимал, о чем писал».
На этом консилиуме Зельдович из физика превратился в такого же философа. Я сознательно окунулась в спасительные воспоминания: Зельдовича мне слушать было невозможно. Почему все вмешиваются, почему смеют мне диктовать, как и где лечить моего мужа?!
Вдруг кто-то произнёс: «Хотелось бы послушать мнение жены Ландау». Говорил незнакомый человек, в тоне которого чувствовалась доброжелательность. Терять мне было нечего: решение консилиума предрешено.
«Я не могу не согласиться с тем, что в Институте нейрохирургии есть блестящий, очень талантливый врач Фёдоров. Он действительно спас жизнь Ландау в больнице № 50. А сюда муж попал, когда была назначена глубокая мозговая операция. Операцию отменили, а муж здесь застрял. Человек подвержен редким, но чрезвычайно страшным заболеваниям. Рак мозга — таков профиль этого института. Это не место для выздоровления травматического больного. Программа восстановления мозговой деятельности больных после перенесённых мозговых операций пригодна для этих несчастных, уже дефективных людей. Для академика Ландау такая программа восстановления мозговой деятельности не пригодна. Присутствующие не все видели, как выглядят больные, поражённые опухолью мозга или носовой грыжей. А муж меня уверяет, что это результаты пыток врачей-палачей по ночам и бесконечно умоляет меня забрать его отсюда. Когда он был здоров, я старалась выполнять все его желания, а сейчас он болен, его просьбы я обязана выполнять», — говорила я зло, с отчаянием.
Человек, обратившийся к моему мнению, повернулся к Егорову: «Борис Григорьевич, я бы хотел задать несколько вопросов академику Ландау. Распорядитесь, пусть медсестра на кресле-коляске его привезёт сюда».
Егоров начал возражать, но академик, вице-президент Академии медицинских наук Олег Васильевич Кербиков настоял на своём. Привезли Дауньку. Руки Дау судорожно сжали поручни кресла. А глаза широко открыты: в них страх, вопрос, куда он попал. Я сидела вне поля его зрения, меня он не видел. К Дау подошёл профессор Кербиков:
— Лев Давидович, вы просили свою жену забрать вас из этой клиники?
— Я все время прошу Кору меня отсюда забрать. Мне здесь так плохо.
— А вот ваш ученик профессор Лифшиц говорит, что вам здесь очень хорошо. И вы к нему ни разу не обратились к просьбой забрать вас отсюда?
— Если Женька считает, что здесь очень хорошо, пускай он остаётся здесь, если ему это место так нравится. Я прошу свою жену Кору взять меня домой. Со гласитесь, адресоваться с подобной просьбой к Лифшицу, по меньшей мере, глупо!
Кербиков весело рассмеялся, воскликнув: «Какова логика!».
— Лев Давидович, я рад с вами познакомиться. У меня больше вопросов к больному нет.
Егоров не очень весело спросил у присутствующих, кто ещё хочет задать вопросы больному. Желающих не оказалось. Дау увезли. Когда сестра повернула кресло к выходу, руки Дау расслабились, с поручня упали на одеяло. Видимо, нервное напряжение сменилось расслабленностью. Это меня успокоило. Егоров закрыл заседание. Не совсем оно гладко прошло для Егорова. Вот такие бывают наши ведущие врачи-психиатры: умны и человечны.
На второй день после консилиума Дау меня встретил словами:
— Коруша, какой вещий сон я видел. Будто бы я умер. Господь бог призвал меня к себе и объявил, что отпускает меня жить на земле.
— Даунька, ты уверен? Это тебе снилось?
— Уверен. Как только проснулся, сразу рассказал медсестре.
Раечка подтвердила. А, возможно, это результаты впечатления от вчерашнего консилиума?
— Даунька, когда ты был здоров, ты утверждал, что не видишь снов. Только когда слишком много работал. От переутомления тебя во сне преследовали формулы.
— Корочка, мне кажется, я впервые в жизни увидел такой яркий запоминающийся сон!