— Говорите.
— В ваше отсутствие я тщательно следила за всеми процедурами и всем лечебным комплексом, который ваш институт предоставил больному: гимнастика, массаж — это полезно. Но ведь метод восстановления мозговой деятельности для академика Ландау не выдержал испытания. Ваш профессор психологии Лурье, видимо, от неудачи ушёл в отпуск. Ландау его просто игнорировал, отворачивался и отмахивался, как от назойливой мухи, а Лифшицу, которому вы при своём отъезде на прощальном консилиуме поручили восстанавливать мозговую деятельность вместо себя, Дау говорил только одно: «Женька, пошёл вон, лучше позови мне Кору».
Ушедшего в отпуск главного психолога заменила молодая женщина. Это было даже удачно: Ландау с женщиной обращался очень вежливо, он ей объяснил, что ему отвечать на мелкие тривиальные истины очень скучно, а скуку он всю жизнь избегал, повторять за психологом фразы «галки — палки», «палки — галки» бессмысленно! Девушка-психолог задала несколько серьёзных вопросов, прослушав ответы, она изумилась эрудиции своего больного. Согласилась, что заниматься с ним она не будет. Вероятно, она вам уже доложила, что сама добровольно прекратила свои занятия с академиком Ландау. Я вам, Борис Григорьевич, очень благодарна, что вы меня выслушали, но мужа я у вас заберу. У вас нет условий для выздоровления.
— Конкордия Терентьевна, вы недооцениваете мои силы. Я вам уже сказал и ещё раз повторю: Ландау я никому не отдам. Это мой больной, и он будет выздоравливать только у меня!
Его лицо налилось кровью, а голос злобно повысился. Я ушла, унося страх, я не могла выдать медсестёр, бросить ему в лицо: «Вынесите из палаты дыхательную машину, спасайте своих больных, но нельзя выздоравливающего, такого сложного больного терроризировать по ночам страхом».
Теперь возле дыхательной машины стояла раздвижная красная ширма, на меня появление этой раздвижной деревянной ширмы произвело самое мрачное впечатление.
Что делать? Вся надежда на приезд Топчиева.
Глава 40
Вскоре после приезда Егорова был назначен расширенный медицинский консилиум. Сразу после отъезда Топчиева Егоров собрал консилиум психиатров и этим задержал Ландау у себя на все лето.
Сейчас опять медицинский консилиум перед приездом Топчиева. Я боялась всего, что затевал Егоров. Ландау — его последний козырь. В прошлом он был хорошим нейрохирургом, сейчас приближается его 70-летний юбилей. Он сказал: «Ландау я не отдам».
Сегодня утром опять приезжала целая делегация иностранных корреспондентов. Дау посадили в кресло-коляску и очень испуганного увезли фотографироваться в кабинет Егорова. Вернулся он сияющий: «Корочка, сейчас они мне не причинили никакой боли. Кажется, они меня фотографировали. Там у Егорова ещё был Корнянский. Я не понимаю, зачем это им нужно». Я хорошо понимала, зачем это нужно Егорову. Прославляться своими нейрохирургическими операциями он уже не может. Его послеоперационные больные все умирают, не помогает даже дыхательная машина. Куда как легче прославляться, фотографируясь с больным Ландау. К сожалению, у иных медиков честолюбие выше долга!
Наступил день консилиума. Перед консилиумом в палату Дау вошли Женька, Соня и Зигуш. Соня — единственная сестра Дау. Появился Зельдович с тремя звёздами Героя Социалистического Труда на груди.
Я поняла затею Егорова, и мне стало плохо, закружилась голова, к горлу подступила тошнота. Я одна, в единственном числе против оставления Дау в Институте нейрохирургии. Все собранные медики, все собранные физики и родственники будут за нейрохирургию.
Ко мне подошёл Зельдович, сияя звёздами. Эти звезды помог ему заработать Дау. Дау сам говорил, когда был беззаботно весел и здоров:
— Я делаю некоторые расчёты по созданию атомной бомбы, а Зельдович за меня сидит на заседаниях у Курчатова. (…) Как-то вечером зазвонил телефон, Дау снял трубку:
— А, Игорь Васильевич, приветствую вас. Нет, не приеду, я ведь не умею заседать! Для заседаний я вам дал Зельдовича, а вот за жабры взять меня вам не удастся. Нет, Игорь Васильевич, завтра я не приеду. Хорошеньких девушек у вас нет, наукой вы не занимаетесь, а техника на меня наводит скуку.
— Дау, это ты так посмел говорить с Курчатовым? Да если бы он, к примеру, позвонил Семёнову, Семёнов бы на четвереньках приполз к Курчатову.
— Коруша, но Семёнов ведь балаболка, и, естественно, Игорь Васильевич им брезгует, а я не такая, я иная, я вся из блестков и минут!
Когда Дау выполнил правительственное задание, его наградили Золотой Звездой Героя Социалистического Труда, большой денежной премией. Вдруг, перед Новым годом он просто влетел на мою половину, сияя счастьем, сказал:
— Угадай, где мы с тобой будем встречать Новый год?
— Вероятно, в Доме актёра или ЦДРИ?
— Вот и нет, я и ты этот Новый год встречаем в самом Кремле! Знаешь, Коруша, я очень рад, что наконец наше правительство меня оценило как учёного, а вдруг это почётное приглашение я получил за атомную бомбу? Как ты думаешь? Это мы узнаем только через год. Да, Коруша, ты права, сейчас я категорически отказался работать на Курчатова, я занимаюсь чистой наукой — это моё призвание!
На следующий год мы приглашения в Кремль не получили.
Но заседание злополучного консилиума в Институте нейрохирургии приближалось, передо мной возник Зельдович.
— Здравствуйте, Кора, — сказал он, протягивая мне руку.
Его, конечно, привёл Женька, он будет олицетворять мнение физиков, чтобы оставить Ландау в этом лечебном заведении.
Игнорируя протянутую мне руку, я зло прошипела: «Пошёл вон!».
Силы мои были на исходе.
Мне было ясно, что решит данный консилиум. Попробовать поговорить с Соней? Пусть она сама спросит у Дау: хочет ли он остаться в этой больнице или нет? Соня разговаривала с Дау, я подошла. Дау ей рассказывал о страшной боли в ноге как результате пыток по ночам в этом сталинском застенке.
— Соня, милая, помогите мне забрать Дау из этой клиники, ему здесь очень, очень плохо. Давайте выйдем, я вас прошу, выслушайте меня.
Я пыталась ей все объяснить! Она очень враждебно выслушала меня и ответила: «Нам с Зигушем все объяснили Женя и Егоров. Вы
— вздорная женщина, вздумали устраивать сцены ревности здесь, в больнице, из-за какой-то девушки. Хотите лишить моего брата лучших медиков страны. Они ему спасли жизнь, он должен у них выздоравливать! Только под их наблюдением! Я ни за что не позволю его взять отсюда. Вы не были верной женой, вы на Леву не имеете никакого права. Мама очень ошиблась в вас. Зигуш был прав, он всегда говорил: «Дау не должен жениться». С его взглядами на брак, на любовь не может согласиться ни одна приличная женщина. А вы, вы согласились. Вы уже были замужем, наверное, не один раз. Опутали Леву. Вам нужен был муж-академик. Вы предавались распутству на глазах у Левы. Заводили себе любовников и не стеснялись с ними даже появляться на курортах. Вы согласились с Левой на полную обоюдную интимную свободу в жизни. Вам она была нужнее, чем Леве. Мы с Зигушем давно вас раскусили. И вы ещё смеете ко мне обращаться с такой чудовищной просьбой. Забрать Леву от знаменитых медиков только потому, что в этой больнице вы должны вести питание своего мужа и стирать бельё. Хотите запереть в загородную кунцевскую больницу, где врачи анкетные, а полы паркетные, чтобы домой водить любовников, а не ухаживать за больным мужем».