— Зато у него немало рабов, — возразила я.
Александр нахмурился.
— Не верится, чтобы раб начал превозносить Октавиана.
Мы гадали целое лето; под подозрением оказались даже Агриппа и Юба. Однако на острове больше не появилось ни одного воззвания, и преторианцы, поставленные у каждой храмовой двери, убивали ночи за игрой в кости либо наблюдая, как охотятся за добычей косматые совы. К концу августа Цезарь объявил о награде в пять тысяч денариев за сведения, которые помогли бы поймать мятежника.
— А не догадываешься, кто это? — спросила я у Витрувия.
Мы сидели в библиотеке над окончательными планами Аполлонова храма, внутри которого уже разместили любимые книги Октавиана. Через несколько дней, когда мы вернемся в душный Рим, предстояло завершить отделку и освятить здание.
— Если б я знал, — ответил наставник, — был бы уже на пять тысяч богаче. А теперь давай поищем измерения для лестничной площадки.
— А мозаика будет? — жадно спросила я.
Архитектор улыбнулся.
— Да, в том числе одна — по твоему эскизу.
У меня вырвался восторженный крик. До сих пор почти целый год Витрувий отвергал все мои эскизы — мозаики для мавзолея и колонны для Пантеона Агриппы, и вот наконец-то первое признание!
— Рано торжествуешь, — предупредил архитектор. — Работу нужно закончить до наступления октября. И каждая плитка должна быть положена под твоим личным надзором.
Мне было все равно, сколько придется работать или как рано вставать по ночам, чтобы успеть и на стройку, и в школу. Но когда я поделилась радостью с братом, он изумленно поднял глаза от дорожного сундука, в который укладывал вещи.
— И тебе это надо?
— Само собой. Почему нет?
— Потому что в Риме не продохнуть от зноя. Какая уж тут работа?
— Я легче твоего переношу жару. И потом, мозаику кладут рано утром.
— Мне не понять, — проговорил он завистливо, закрывая сундук. — Такое под силу только тебе и Октавиану. Мама бы точно не вынесла.
И опустился рядом со мной на кушетку.
Два года назад у нас были родители. Птолемей бегал по коридорам дворца, спасаясь от Хармион, грозившейся ущипнуть его за ушко. Тогда еще оставалась надежда на победу Египта. Но все это в прошлом, и кто ответит, увидим ли мы когда-нибудь родину.
— По-твоему, если Цезарь откажется возвращать нас в Египет, как он поступит?
— Как обещал с самого начала. Оставит в Риме, подыщет нам супругов…
— И тебя это не пугает?
— Пугает, конечно! Но что же делать?
Я помолчала. Потом шепнула:
— Если бы Цезарь умер, Марцелл мог бы…
Брат испуганно покосился на дверь.
— Осторожней, Селена. Здесь даже у стен есть уши. Полагают, что в этом доме у Красного Орла есть сообщники.
— Вроде Галлии?
— Возможно. — Александр отворил дверь комнаты, огляделся по сторонам и, никого не увидев, вернулся ко мне. — Через пять месяцев Марцелла ждет церемония toga virilis. Он тебе не рассказывал?
Я помотала головой.
— В пятнадцать лет каждый мальчик снимает свою буллу и превращается в мужчину. Скорее всего, Октавиан объявит и о его помолвке с Юлией. В этом случае всем станет ясно, кого считать будущим наследником. Цезарю не терпится изловить Красного Орла еще до того, как это произойдет. Поэтому семь раз подумай, прежде чем что-то кому-то сказать.
— Почему? Думаешь, мы с тобой тоже под подозрением?
— Неизвестно. Но только на днях обыскали комнаты Юбы с Агриппой.
Я сделала изумленное лицо.
— Вот именно, — кивнул брат. — Сумасшедшее время.
— А Галлию кто-нибудь упоминал?
— Кажется, нет. Хотя трудно сказать, за кем нынче велено присматривать преторианцам. Не исключая и самого Марцелла.
Я вновь помолчала.
— А он что-нибудь говорил насчет брака?
Александр пристально посмотрел на меня.
— Для твоих ушей — ничего.
— Значит, у них любовь? — воскликнула я.
— Не знаю.
— Но ведь Марцелл что-нибудь говорит?
Брат замялся.
— Ну, что она красивая и разделяет его увлечение цирком.
— Плевать ей на цирк! Юлия там бывает ради него.
— Что ты желаешь услышать, Селена? Да, он как-то назвал тебя привлекательной…
— Правда?
— Многие так полагают, — сухо сказал Александр.
— А что еще?
— Это все. Извини. Ты знаешь, кому он обещан. Зря только тратишь время на пустые мечты.
Вечером у виллы выстроились рабы с эбеновыми носилками. Мысль о предстоящем возвращении особенно никого не радовала, и менее всех — Марцелла.
— Нормальные семьи останутся здесь до самого октября, — сетовал он, — а нас тянет в эту парилку.
— Разве мы такие, как все? — с укоризной произнесла его мать.
— Почти, — усмехнулся приемыш Цезаря, — с той только крошечной разницей, что управляем Римом.
— Для этого существует Сенат.
— Значит, вот как ты собираешься поступить, будучи Цезарем? — вскинулся Тиберий. — Отдашь Сенату бразды правления, а сам станешь прохлаждаться?
Появился Октавиан, и все неловко умолкли.
— Помашем на прощание здешним бездельникам, — заявил он, переступив порог дворца. — Это счастливейший день в их жизни.
Ливия рассмеялась. Октавия ответила на странную шутку брата беглой улыбкой.
Марцелл недовольно скрестил руки на груди, а потом обратился к Юлии, рассчитывая найти у нее сочувствие.
— Как же мне надоела эта школа, — проворчал он. — Подумать только, еще два года! Я, кажется, не дотерплю до семнадцати лет. Особенно зная, что вместо этого мог бы жить здесь.
Девушка погладила его по руке, поддразнила:
— Все лучше, чем рабский труд, — и вдруг повернулась ко мне. — Селена, почему бы тебе не поехать с братом?
После чего проворно вскарабкалась на носилки к Марцеллу. Я уставилась на их тени на занавеске, но Александр ухитрился втащить меня за собой.
— Не расстраивайся, — проговорил он сочувственно. — Прекрасно, что ты ему не нужна.
Я в изумлении округлила глаза.
— Сама подумай, чем бы это закончилось? Как поступила бы Юлия?
— Сделалась бы моим врагом.
Брат кивнул.
— Эта девушка не всегда так прелестна, как ее украшения и туники.
— А по-моему, ты на нее все глаза проглядел.
Александр хохотнул.
— Юлия мне совершенно неинтересна. Можешь поверить на слово.
— Разве? Кажется, ты глаз от нее не отводишь.
— Да. И еще — невеста Марцелла. Этого не изменить, как бы нам ни хотелось, — туманно промолвил он.
Я представила, как в соседних носилках довольно смеются Юлия с женихом, как их тени мало-помалу сближаются… Перед глазами все поплыло.