– Вот и не знаю я, Макс, что здесь быль, а что привиделось. Но больше всего поразило меня вот что… – Лион заглянул в глаза друга. – Главным моим нанимателем, то есть зачинщиком всего этого дела является господин по фамилии Пальцев!
– Ничего себе, поворот! – Максим вскочил, склонился над Ласиком, что бы лучше видеть хмурое обезьянье лицо: – И ты мне сообщаешь об этом только сейчас?
– Когда слушал твою историю с марафоном, вспоминал свой доклад на пальцевской даче, свои криминальные взаимоотношения с чертякой и все никак не мог вникнуть – где правда–то? Может диагноз у меня уже определился шизуха. А может, попутал нас всех хитрый бес и неспроста им вся каша заварена? А если бес от главного дела подло уводит? Отманивает от великой цели? – Лион хитро прищурился. – Не думал об этом? А я сильно думал. Потому к покровителям своим и вернулся.
– Влип ты здорово… Уму непостижимо – вернулся, когда уже знал мой прискорбный опыт общения с этим типом!
– Оттого и вернулся. Во–первых, никто не знает, сколь велика причастность Альберта Владленовича к грабежу. А если его и в самом деле подставили? Ты ж и сам не знаешь.
– У меня нет фактов против Пальцева. Только интуиция и принятое давно решение не работать над генератором, – Максим тихо раскачивался, обхватив голову руками. – Нельзя, нельзя, Ласик! – Он встрепенулся, ухватил простыню и притянул друга к себе, глядя в глаза. – Слушай, старик, ситуация однозначная – надо ликвидировать аппарат и все разработки немедля!
– Это первая мысль, которая пришла мне в голову – мысль труса. Вторая – а если рискнуть? Уничтожить аппарат я всегда успею… Но ведь можно рискнуть сделать большее! Доработать прибор и воспользоваться им в благих целях! Ты и я – это команда, Макс! Может Верховный создатель через нас протянул человечеству соломинку? Может, Христос Спаситель – уже действует!
– Причем, при посредничестве бандитов!
– У них сегодня сила, Макс. У них деньги и власть, а стало быть, без них не обойтись. Но мы сильнее! И мы сможем помочь всем.
– Ты так ничего и не понял! – Максим заметался перед Лионом, хрустя гравием. – Мысли о спасении человечества – самая опасная иллюзия, самый влекущий соблазн. На этом и ловят мозгляков всякие Гнусики. Существуют запреты, табу. Личность – священная территория, на которую нельзя вторгаться диверсантом.
– Так что же, спрятаться, значит, как ты, и наплевать на торжествующий беспредел? Пусть миром правят вырожденцы и нравственные мутанты, пусть потихоньку вымирают прекраснодушные, но не жизнеспособные индивидуумы, а вся страна сидит по уши в дерьме! Это же капитуляция, Макс! Количество зла возрастает в геометрической прогрессии! Оно размножается, как монстры профессора Персикова! Аппарат – наше детище. И он будет слушаться только "донора". Тебя, Макс! – Даже в темноте глаза Ласкера сверкали и речь полыхала огнем. Но Горчаков не дрогнул.
– Клянусь, я могу подойти к этому прибору лишь один раз – для того, что бы уничтожить его, – резко повернувшись, Максим зашагал по тропинке к полю.
– Умоляю, остановись! Послушай – все очень серьезно. Если ты не согласишься, они найдут другого. Тогда может случится все, что угодно…
Макси не обернулся. В темноте светилась спина в белой футболке. Затем спина скрылась в осоке, раздался всплеск и Лиону показалось, что он остался совсем один под равнодушными далекими звездами.
На следующий день, проводив Ласкера, Максим и Маргарита сидели в саду. Пахло помидорной ботвой с политого огорода, на всем лежало умиротворение тихого погожего вечера. Шафрановый закат уже начинал светлеть и выгорать, покрываясь пеплом легких, высоких, словно длинные мазки кисти облаков. Насвистывая "Любовь нечаянно нагрянет", Максим оттачивал лезвие крупного перочинного ножа, найденного при вскапывании огорода. Маргарита перебирала ягоды для варенья.
Максим поймал ее липкую от малинового сока руку, слизнул с запястья рубиновую каплю. Маргарита удержала его ладонь, заглядывая в глаза.
– У тебя потерянное лицо. Что–то произошло. Это Ласкер? Он вернулся к вашим разработкам?
Максим кивнул.
– Я ничего не могу от тебя скрывать. Даже то, с чем должен справиться сам… Получается, девочка, что аппарат, способный внушать мысли на расстоянии не утопия и не бред юного фаната.
– Опасный путь, Макс. Если ваш аппарат не фантазия… он может оказаться в плохих руках.
– Лион надеется, что планы у заказчиков самые благородные – помочь стране выкарабкаться из кризиса. Вот сейчас, в этот самый момент, где–то палят из гранатометов, жгут стариков, детей, кто–то проклинает тот миг, когда родился на свет, кто–то молит о помощи, а мы отдыхает под яблонями и чешем языком. При этом даже ощущаем некое удовольствие от собственной отстраненности и сохранности.
– Так устроено. Даже самый сострадательный человек не может умереть от чужого горя. Только наращивает защитный слой.
– И кожа становится, как у слона. Мозги покрываются изоляционной пленкой. А душа… Она наверно прячется в пятки, – Максим с силой вогнал лезвие в доску. – Лион считает меня дезертиром и капитулянтом… Ведь я спрятался, оградился этим заборчиком, своей любовью и ничего не хочу больше знать! Ни– че–го… Смотри, этот нож, принадлежавший какому–то немецкому захватчику, пролежал в земле полвека. Может, им кого–то убили. А я нашел, почистил и точу карандаши. Применяю в самых мирных целях. Значит, дело не в оружие, а в том, кто им владеет.
– Это ловушка. Ведь ты об этом писал – о трясине великих идей, мастер!
– Только, пожалуйста, улыбайся, когда называешь меня так. И я буду улыбаться – свихнувшийся от мании величия чудила.
– Нисколечко я не шучу. Мастер – это склад души… Это такой человек, для которого вокруг ничего чужого нет. И боль каждого – его боль.
Максим печально вздохнул:
– А вот что с ней делать, Марго?
– Я знаю, знаю, что жить внутри своей любви, эгоистично. Но я не хочу слышать о том, что говорил Ласкер и что пишут в газетах. О том, что делается за приделами нашего дома, нашего крошечного необитаемого островка. – Маргарита проглотила вдруг подкатившие слезы. – Ну почему, почему мы не можем жить как обыкновенные люди – копать картошку, солить грибы, растить детей! – Она закрыла липкими ладонями лицо, из–под них выскользнули и скатились по щекам теплые капли. Максим убрал ладони и губами осушил слезы.
– Ты никогда не должна плакать, девочка. Мы вместе и это главное.
– Я понимаю, так не может продолжаться вечно. Мы не можем спрятаться от себя, Макс… Ты колеблешься. И тебе известно кто нанял Ласкера… Поняла Маргарита.
– Я… не хотел говорить. Не хотел тревожить тебя…
– Компания Пальцева?
– Но ведь среди них могут быть порядочные люди… – виновато и совсем неубедительно возразил Максим.
Маргарита схватила его руку, сжимавшую нож, да так крепко, что лезвие впилось в их ладони:
– Обещай мне, сейчас обещай! Ты никогда не будешь верить этим людям. Никогда, даже если речь пойдет о спасении человечества, не станешь работать на Пальцева…
– Пусти… – Максим осторожно высвободил нож. – Клянусь. Забудем об этом.
– Он поднялся и легонько встряхнул Маргариту, – эй, да ты совсем замерзла! Уже падает роса. Пойдем–ка к огню, андрогинка.
Тут же вскочил и закружил у ног дремавший на ступеньках пес.
– Взгляни, взгляни на этого хитреца! Если его никто не видит, спокойно ступает на больную ногу. А если хочет нам понравиться, то подвешивает ее к животу. Взывает к состраданию в виде борщовой косточки. – потрепал пса Максим.
– Ничего ты не понял. Просто, когда очень хорошо, то особенно боишься боли. Он прячет лапу, что бы не испортить болью радость.
Глава 9
Покинув Москву в самом начале января, Роланд вернулся только в июле. Все это время в Холдинговом Центре кипела работа. Иностранные компаньоны фирмы MWM приняли активное участие в деятельности "Музы", оснастив всем необходимым уютное казино. Работников культуры почему–то тянуло туда, как мух на мед. Там проигрывались в пух, уверяя, что делают это от всей души, поскольку половина вырученных средств отчислялась в различные благотворительные фонды. В связи с этим у компаньонов Пальцева появилось множество забот, а на дверях особнячка красовалось расписание приемных дней.
Надорванный работой с общественностью Батон, вывел пару научных формул: "Ничто так не портит человека, как бескорыстная забота о ближнем". "Нет сферы деятельности более вредной, чем святая благотворительность". А Шарль, серьезно отнесшийся к новым обязанностям, пополнил гардероб деловыми костюмами.
Все заметили, что возраст вернувшегося в Москву Роланда стабилизировался в приделах сорока. Это свидетельствовало о внутренней собранности и готовности к действиям. Он был бодр и целеустремлен, хотя и наигрывал сибаритскую хандру. Выслушав отчет по всем направлениям деятельности, экселенц скромно отужинал в кругу друзей и рано удалился в спальню, жалуясь, что Москва навевает на него меланхолию.