– Так будет непременно. Я не отпущу тебя, ни за что не отпущу. Обещаю тебе это! Ты веришь мне, Маргарита?
Она зажмурилась и замотала головой:
– Верю крепко–крепко–крепко… Мы будем всегда. Мы всегда будем вместе! – горячие губы слились, закружил вокруг подаренный им мир.
– Подожди здесь, ладно? – попросил Максим, выныривая из хмельного омута, целуя Маргариту нежно и торопливо. – Приготовь слова клятвы. Сегодня у нас свадьба.
Вскоре он вернулся с цветами из сада: мраморные лилии, голубые незабудки, алые маки, лиловые ирисы – целая охапка в упаковке упоительных ароматов. А сам был причесан и строг.
– Господи, откуда такой пиджак? – Маргарита в изумлении всплеснула руками: – Никогда, клянусь, никогда я не видела ничего подобного!
– Из времен сытых нэпманов и лощеных сутенеров. А точнее с андреапольской барахолки. Прошлой осенью одна старушка подарила мне его в придачу к банке соленых грибов. Она уверяла, что муж шил костюм к свадьбе у самого лучшего портного в городе. Он был, якобы, очень похож на меня и скончался в девяностолетний юбилей! Ушел в иной мир, сносив брюки и сохранив в шкафу с нафталином этот пиджак. Я взял его, потому что не хотел обижать старушку и еще потому, что думал о своем Жостове. Видишь, судьба все предусмотрела и хорошо подготовилась.
– Чудесный пиджак, – Мара погладила ладонями темно–синюю в рубчик ткань на его груди и вытащила длинный конский волос. – Тогда пользовались стежкой из конского хвоста и все почти шили вручную. Может, и мой парашют был сострочен в годы первых пятилеток, что бы прыгать с дирижаблей? Мы чудесная пара, да?
– Мы единственная пара во всем мире. Ничто на свете не способно разлучить нас. Вот! – Максим вытащил из кармана медную проволочку. – Сейчас в присутствии новобрачной и всех имеющихся свидетелей на земле и в небесах я изготовлю уникальное кольцо, достойное алмазного фонда. – Смотри! Это хрустальная бусина извлечена мной из щели в полу. Она ждала нас может, целых сто лет. Сверкала, словно капля росы, а я выковырял ее ручкой. Вот… – Максим старательно свернул проволочный жгут, нанизал хрусталину и спрятал колючие концы. – Вот так. Примерь!
– Получилось! – залюбовалась Маргарита кольцом на своем пальце. Теперь я сделаю для тебя. Я умею. В школе плела из разноцветных проводков ремешки. Смотри! – Насупив брови она старательно принялась за дело. Вскоре на ее ладони лежало кольцо. – Скромное, но прочное. Не уколись.
– Но это не шутка, Марго. Совсем не шутка, – взяв ее за руку Максим повел за собой на холм, покрытый цветами тысячелистника, колокольчиками и мелкой ромашкой. Там остановился и развернулся лицом к западу. Огромное солнце, наливаясь рубином, опускалось к елкам.
– Смотри на него и загадай самое главное.
– Я уже загадала. Давно, – вздернув подбородок, Марго подставила лучам лицо и зашевелила губами. Максим замер, сжимая ее руки.
– Солнце повенчало нас. Оно станет нашим свидетелем и защитником. Клянусь, что буду с тобой в горе и в радости, в болезни и в здравии. Клянусь – ничто на свете не разлучит нас.
– Клянусь… вторила Маргарита, прижимаясь к его груди, где под древним пиджаком, под жесткими хвостами неведомых, давно почивших коней, билось родное, навсегда принадлежавшее ей сердце…
Ехавший на велосипеде по тропинке человек с удочками и пластиковым пакетом, свернул шею, уронил пакет, остановился и протер глаза.
В пакете находилась банка свежих навозных червей, полкруга краковской колбасы, буханка ситного, малосольные огурчики и четвертинка – все, что требуется рыбаку, круто завязавшему с выпивкой.
В результате недельного запоя зоотехник Кащенко был избит женой, потом ею же отпоен парным молоком, вымыт в бане, приведен в божеский вид. Он заметно посвежел, сдал квартальный отчет и перестал видеть лебедей, являвшихся где попало после насильственного просмотра по телевизору балета Чайковского в обществе жены и тещи. Вернулся вкус к столярничанью, краковской колбасе, рыбалке. И вдруг – е-мое!
Набравшись смелости Кащенко шагнул вперед, что бы посмотреть правде в глаза. Никаких лебедей в человеческий рост, слава тебе, господи, у озера не было. Но то, что он увидел, оказалось совсем уж невозможным.
Прямо на верхушке холма стояли двое в невиданном и ненужном в пустынных сих местах очаровании. Невеста в сказочном белоснежном уборе с охапкой цветов в руках и волосами, падающими до пояса, повернула лицо к закату. Ее суженый – высокий и статный, как в иностранном журнале, то же смотрел вдаль.
Закатные лучи щедро покрывали белоснежные вуали невесты и стройный стан молодца, словно окатывая их жарким золотом. Двое стали Единым целым, но вовсе не в том смысле, к которому привык наблюдавший. И для того, что бы выразить этот новый смысл, существовало слово, которое вспомнил вдруг зоотехник, озаренный приобщением к таинству.
Прижимая обеими руками пакет к груди, Кащенко таращил глаза и переживал минуты высокого просветления. Он ясно осознал сейчас, что на свете не все так просто, как казалось до сих пор. Не зря на сцене танцуют лебеди, садится за елки солнце, синеет гладь озера. Помимо всего обрыдлого, тягостного, ненужного, есть наиглавнейшая Красота, в тайну которой Кащенко проник в эти мгновения, осознал к ней свою причастность и стал от этого иным человеком – со своим гордым умыслом.
… Свадебная ночь оказалась очень длинной. Был пир на деревянном столе в саду под яблонями, среди замершего сиреневого роскошества летних сумерек, были и танцы. Как оказалась, старый дом хранил много удивительных вещей. Котелки, чугунки, пудовые весы с одной чашей, коромысло и ломанные хомуты вытащил Максим из кладовой, прорываясь к нужному. И вот возник темно–зеленый коленкоровый чехол патефона и коробка пластинок в заплесневелых обложках.
– Неужели он будет работать? – не верила Маргарита, наблюдая за действиями Максима.
– Довоенная модель. Должен, – он открыл крышку, обнаружив атласное нутро с бархатным диском посередине. Покрутил осторожно ручку и диск начал медленно вращаться. В специальной коробочке, выскакивающей из корпуса, нашлись иголки.
– Ну?! – восторжествовал Максим. – Больше полувека прошло, а все–таки он вертится! И целый ящик пластинок. Мы будем танцевать каждый день!
– О… – присев у ящика, Маргарита горестно нахмурилась: – Его бросали. В конвертах сплошные осколки. Шульженко, Утесов… – она перебирала обломки погибших пластинок. – "Танго и фокстроты". Смотри отбит только краешек! Можно ведь пустить с середины?
Игла встала в бороздку, переливаясь волнами пошла вертеться черная толстая пластинка и явились откуда–то первые такты исподволь вступающего танго.
– "Компарсита!" – узнала Маргарита.
– Это жизненно необходимое нам танго. Позвольте? – Макси подхватил даму по всем правилам бальной выправки, но сделав два шага сбился, наступил на юбку и, лихо раскрутив партнершу, вместе с ней рухнул на диван. Последовали законные, супружеские, но от этого не менее страстные поцелуи.
– Похоже, к исполнению танго нам надо упорно готовиться. Репетиции начнем завтра, – Маргарита поправила оборванную юбку. – И диван, кажется сломали. Надо поискать что–нибудь менее бурное.
Максим склонился над коробкой с останками пластинок, извлек маленький диск и поднял над головой:
– Ага! Я так и знал! "Если уж везет, то везет во всем" – первый закон любимчиков Фортуны. Вот именно то, что непременно должно было оказаться здесь: "Музыка к кинофильмам. И. О.Дунаевский".
– Чудеса… – Маргарита взяла пластинку. – Маленькая, но совершенно целая. Ты ее искал?
– Именно ее! – Максим включил патефон. – Послушай, нет ты послушай этот голос и слова: "…Сердце в груди бьется как птица…" – Он сел рядом, обнял Маргариту так, что ее голова устроилась на его плече и с вкрадчивыми интонациями Арины Родионовны начал: – Представь – Москва, ночь, канун Первого мая 1937 года…
Глава 7
" – Ну куда, куда ты меня тащишь? Нет, ты серьезно? Обалдел совсем! Я ж в тапках, – упиралась Варя, но муж, приложив палец к губам с видом строжайшей секретности, достал из кармана связку ключей и потряс у ее носа. Затем снова потянул в коридор. В темноте светлели на вешалке летние плащи, топорщился спицами мамин клетчатый зонтик. На отрывном календаре последние часы доживал листок "30 апреля. 1937 год".
– Вот еще тайны! Ничего не понимаю, – Варя надула по–детски пухлые губы, обрисованные сердечком. Лев подумал, что в долгие часы разлуки не мог вообразить ничего желаннее этих губ, этих тонких, высоко выгнутых бровей, черных глаз – капризных и манящих одновременно. Не удержался, притиснул жену к черному дермантину входной двери и жадно набросился с поцелуями.
– Теперь что, остаемся? – переведя дух после затяжного поцелуя и упираясь ладонями в его грудь, спросила Варя. Она призывно и томно смотрела в красивое лицо Льва снизу вверх, соблазнительно шепча: – У мамы последние предпраздничные репетиции с вундеркиндами, придет поздно. Клавдия личные дела устраивает. У нее романы, романы!