— Грель, прекратите, — сказала девица с косой и портфелем, который она держала на коленях и, сама того не замечая, гладила.
Ядзита поспешно сплюнула через левое плечо, Габрисия коснулась гагатового медальона, а панночка Эржбета, отвлекшись от своего блокнотика, тихо заметила:
— Вы не совсем правы.
— С чего это?
Грель… надо будет запомнить. А девице с косой… Евдокия, ее зовут Евдокия, он не нравится. И ладно бы только в симпатиях дело, вон какие взгляды бросает: долгие, внимательные, так смотрят на человека, которого в чем-то подозревают.
В чем?
Высокий. Красивый, пожалуй что, тою лаковой лживой красотой, за которой просматривается гнильца. Нет, Грель был Себастьяну несимпатичен, но, быть может, оттого, что панночке Белопольской его внимание пришлось очень даже по вкусу.
Панночка Белопольска была безголовою кокеткой и старательно строила глазки. Грель принимал внимание благосклонно, оттаивая, но во взгляде его читалось снисходительное презрение. Нехороша для него провинциальная панночка, очевидно бедноватая, глуповатая, с такою можно роман закрутить, не боле того.
Вот княжны — дело иное… правда, уже для них он сам нехорош, невзирая на всю красоту.
— Даже если бог проклятый, он все одно остается богом, — сказала Эржбета, проводя ладонью по столику. Хороший столик, наборный, отделанный и розовым деревом, и темным мореным дубом, орехом, серебристой сосной… — А от бога откреститься нельзя…
…и выходит, что стоит в Подкозельске черный Хельмов храм не просто так?
…откупом Хельму, уступкой…
…стало быть, и службы ведутся, и льется на обсидиановый алтарь жертвенная кровь?
— О некоторых вещах говорить не принято. — Эржбета со вздохом руку убрала, уставилась на пальцы. — Но это не значит, что этих вещей вовсе не существует.
— Хельм — зло, — это были первые слова, которые проронила карезмийка, и секиру свою сжала.
— Зло, — не стала спорить Эржбета. — Но мир сотворен и от его крови тоже. И люди… и если отказаться от части мира, от части себя, кому станет легче?
— То есть, по-вашему, выходит, что храмы нужны? — Габрисия подала голос.
Мертвый какой.
И лицо снова маскою стало.
— Нужны. — Эржбета не собиралась теряться и отступать. — Говоря о Хельме, почему-то люди забывают, что он не только бог смерти, но и посмертия… теперь о покое для мертвых просят Иржену и Вотана, однако изначально темный мир — во власти Хельма.
Она говорила тихо, едва ли не шепотом; но в вагоне воцарилась такая тишина, что ни слова не потерялось.
— В воле его дать покой исстрадавшейся душе, очистить ее от мук земных и передать в руки Праматери Иржены. В воле его запереть зло огнем и льдом… в воле награждать и наказывать. Люди забыли, что именно Хельм был высшим судией. Он посылал железных воронов за теми, кто нарушал законы богов, он стоял на страже мертвых, и к нему же несли свои горести живые.
Губы Эржбеты дрожали, кривились, словно она вот-вот расплачется.
С чего бы?
Уж не от сочувствия ли к Темноликому? И не стоило поминать, не стоило… холодом повеяло, тьмой первозданной, которую Себастьян чувствовал остро, едва сдерживая трансформацию.
И не только он.
Поежилась эльфийка, пересев поближе к Евдокии. Иоланта сжалась. Обняла себя Габрисия… Богуслава сдавила голову ладонями, и ойкнула Ядзита, уколов палец иглой. На нем вспухла красная капля крови, на которую все уставились завороженно, не смея отвести взгляда.
— Ерунда какая! — прозвучал громкий бодрый голос Греля. — Этак вы, панночки, сами себе ужасов напридумываете, а опосля будете бессоницею маяться.
— Точно. — Ядзита рассмеялась и сунула палец в рот. — Надо же… Хельм — миротворец…
— Скорее страж, — поправила Эржбета и тихо, очень тихо, так, что Себастьян едва-едва расслышал, добавила: — Он не любит, когда именем его и волей творят темные дела…
Интересный был взгляд.
И вот только что считать темным делом?
Гданьск начинался с переплетения железных дорог, с тяжкого дыма, напоенного паром и угольной пылью. Окна вагона затянуло серой рябью, и солнце поблекло, мир сделался пустым, тяжелым. Богуслава не могла отрешиться от странного ощущения, что будто бы все происходящее происходит не с нею, но с кем-то, кто поселился в ее теле.
Глупость какая!
И этот некто, пока безымянный, становился сильнее с каждой минутой, он теснил саму Богуславу, прибирая по ниточке ее волю, ее память, сам разум…
…Агнешка, паскудина светловолосая…
…и подруга ее… она ведь здесь, спряталась за маской… она Мазену прокляла, в этом нет сомнений. Почему? Какое Богуславе дело?
И проклятую не жаль.
И целительниц, которые, тут и думать нечего, проклятием замараются… ничего, чем меньше останется, тем оно лучше… красавицы… не будь ей так больно, Богуслава рассмеялась бы.
Кто красавица? Гномка? Или карезмийка со своею секирой? Кто их вообще допустил до финала… нет, очевидно, что здесь дело политическое… а еще эльфийка эта… и провинциальная дурочка черноглазая… дурочка с семечками…
Но мигрень мучит.
И впору закрыть глаза, кликнуть горничную, пусть задернет шторы, постель приготовит, принесет чашку горячего шоколада… и масло; мятное масло чудесным образом избавило бы Богуславу от мигрени… а если еще немного мандаринового… и эвкалипт, точно… а для сна — лаванда.
Колеса стучат. Красавицы переговариваются вполголоса, но тот, кто занял место Богуславы, милосердно позволяет не слушать пустые их разговоры. Он шепчет, что еще не время… а когда время?
Когда Богуслава будет готова.
К чему?
Она поймет, она ведь уже понимает, что все будет не так, как обещала Агнешка… понимает, но ее это не волнует. Вот грохот колес, который отзывается стуком крови в висках, волнует. И покачивание вагона, и скрип, и иные звуки… как-то их слишком много…
— Панночке дурно? — раздался мягкий бархатистый голос.
Мужской.
Ах да, мужчина сел в вагон вместе с этой девицей… «Модестъ»… спонсор… девица некрасивая… в платье дорогом, но дорогие платья нужно уметь носить; а спутник ее нелеп, из тех, которые в поиске состоятельной невесты.
Откуда Богуслава это знает?
Знает, и все тут…
— Может, панночке чаю подать? Кофе?
— Воды. — Богуслава открыла глаза, с трудом унимая внезапную дурноту.
Роились мошки.
Красные. Синие… и надо бы о помощи попросить, не этого, услужливого, в полосатом летнем костюме, который был неуместен в поездке, а Себастьяна…
…он бы не отказал, помог…
…предупреждал ведь…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});