русскими. Но и российские государи считали себя законными преемниками великих князей Киевских, наследниками их владений. Сейчас было объявлено, что Иван Васильевич ради братского союза готов «поступиться своими вотчинами», отказаться от этого наследства, захваченного в свое время литовцами.
Татары и впрямь затерроризировали Литву, а после недавнего опустошительного набега шляхта и все население восприняли инициативу Москвы с огромным восторгом. Государевых дипломатов носили на руках, в их честь устраивались пиры и праздники. Казалось, что и король был счастлив. К царю поехали ответные делегации. Произносили речи о «христианском братстве», о родстве народов двух стран. Сигизмунд в письмах к Ивану Васильевичу изливал горячую любовь, обещал прислать полномочное посольство для заключения «вечного мира» и союза. Но это было не более чем ложью.
Как выяснилось позже, король был вовсе не заинтересован в крушении Крыма. Ханство считалось необходимым противовесом России, литовские дипломаты проболтались об этом русским [370]. Да, татары разоряли Литву. Но они угоняли простых крестьян — а много ли стоили их судьбы в большой политике? Зато татар можно было использовать против русских. Уступать царю Ливонию Сигизмунд и подавно не собирался. Его посланцы в Москве всего лишь пускали пыль в глаза. Приезд полномочных делегатов для заключения договора откладывался под разными предлогами — а в это же время король заключил тайный союз с Девлет Гиреем.
Он начал и секретные переговоры с ливонцами, шведами, германским императором. Юридически Орден числился в его подданстве, чисто номинально — но сейчас пригодилось. Император Фердинанд официально отдал Ливонию «под защиту» Сигизмунда. Активную поддержку польскому королю оказал папа римский. А в случае наступления на Крым по планам Адашева и Сильвестра в войну втягивалась еще и Османская империя. Против России организовывался грандиозный международный заговор! Но царь об этом еще не подозревал. Он слал приказы — вперед…
Хотя даже самое начало войны ознаменовалось… предательством. 11 января 1558 г. орденский фохт Нейшлосса доложил великому магистру: его знакомый, боярин Павел Заболоцкий, переслал из Пскова предупреждение о скором нападении, советовал свезти в замки весь хлеб и другие запасы [371]. А 22 января войско под командованием касимовского царя Шаха-Али и Михаила Глинского вступило в Ливонию. У них было 40 тыс. царских воинов, а вдобавок Иван Васильевич привлек к походу новых подданных — казанских татар, черемисов, кабардинцев, черкесов, союзных ногайцев, присоединились псковские и новгородские «охотники» (добровольцы). Противостоять им Орден был не в силах. Они «Немецкую землю повоевали и выжгли и людей побили во многих местах и полону и богагства множество поимали» [372].
Но… план войны составляла Боярская дума. Первый поход намечался именно как масштабная демонстрация. Утверждалось, что этого будет достаточно. Действовала только конница, крепости и замки не трогала. Громила неукрепленные посады, села. Докатилась до Риги и Ревеля и в феврале вернулась на свою территорию с обозами добычи и толпами пленных. После этого Шах-Али выступил как бы посредником — отписал правителям Ордена, что винить они должны лишь себя, преступив договоры, но если хотят «исправитца», пусть присылают делегатов, а он, Шах-Али, готов вместе с боярами походатайствовать за них [373]. Чтобы ливонцы смогли обдумать свое положение и снарядить посольство, им предоставили перемирие на время Великого поста.
Но реакция стала совсем не такой, как предсказывали авторы плана. Ливонцы не ударились в панику, а наоборот, ободрились. Сочли, что каменные крепости русским не по зубам, а их в Ливонии было больше 300! Припасов после предупреждения набрать успели, вся верхушка отсиделась за мощными стенами и ни о каком «исправлении» даже не задумывалась. Зато в Европе рейд Шаха-Али вызвал настоящую бурю. На германском имперском сейме, на ганзейских съездах, в Саксонии, немецких вольных городах обсуждалось, как остановить царя. Как раз тогда западная пропаганда принялась превращать его в «варвара», во «врага всего христианского мира», а русских — в «кровавых собак московитов». Сносились с польским королем, снаряжали помощь для ливонцев [373].
По сути, перемирие лишь дало «фору» для консолидации антироссийских сил и мобилизации ресурсов Ордена. Но сами же ливонцы были настроены настолько легкомысленно, что помешали использовать подаренное им время. Поста лютеране не соблюдали, праздновали «победу» — дескать, русские трусливо отступили. Жители Нарвы, не считаясь с перемирием, открыли артиллерийский огонь по Ивангороду. Ядра летели через реку, убивали воинов, мирных людей. Воеводы Куракин и Бутурлин возмущенно обратились к городским властям, но те лишь с издевкой разводили руками: «Стреляем не мы, а орденский фохт, не можем унять его».
Доложили царю, и он приказал ответить из «всего наряда». Заговорила мощная русская артиллерия. Ядрами прошибали крыши, рушили дома. Через неделю бомбардировки горожане взмолились о пощаде. Упросили воевод прекратить стрельбу. Делегация во главе с бургомистром Крумгаузеном поехала в Москву. Вероятно, он надеялся договориться — Крумгаузен был деловым партнером Сильвестра, вел с ним крупную торговлю [374]. Но сейчас ситуацию вокруг Нарвы держал под вниманием сам царь. Он придерживался куда более решительных взглядов о целях войны за Прибалтику, а Нарва была большим портом, по судоходной реке Нарове имела выход к морю.
Повод приобрести такой порт был налицо. Иван Васильевич через своих помощников строго указал делегатам на вероломство, на убийство своих подданных. А поскольку они замирились не по доброй воле, а только под страхом гибели, потребовал перехода Нарвы под собственную власть. Бургомистру и его товарищам ничего не осталось делать, кроме как согласиться. Принесли присягу, а за это Иван Васильевич гарантировал им сохранение прежних прав, законов, свободу вероисповедания.
Но пока они ездили туда-сюда, Орден выслал на подмогу Нарве ревельского командора Зегенхафен с войском. Горожане, услышав об этом, окрылились, договор отвергли — заявили, что послы превысили свои полномочия. А Зегенхафен еще и подло воспользовался перемирием. Наши войска знали о его приближении, но боевых действий не предпринимали, а командор вдруг напал на русские форпосты. Хотя на помощь им тут же пришли товарищи и ливонцев прогнали. А в Нарве, услышав пальбу, вообразили, что русских громят. Перепились на радостях, начали вместо русских «воевать» с пустыми домами и лавками русских купцов, грабить, жечь утварь. Когда в огонь бросили образ Пресвятой Богородицы, возник пожар. Его разнесло ветром, началась общая суматоха.
В русском лагере заметили переполох, и нашлись сообразительные. Без команды на лодках поплыли через реку и полезли на стены. Воеводы Басманов и Бутурлин верно оценили ситуацию, сразу же направили подкрепления и возглавили общий штурм. Царские войска ворвались в Нарву. Гарнизон и часть жителей бежали в центральную цитадель. Но русские, не давая им опомниться, развернули пушки, стоявшие на городских стенах, открыли по замку